Основы сегрегации мозга
КАК БЫ НЕ ТАК, АНАСТАСИЯ! Как бы не так!
С точки зрения процедур «элитное воспитание», на самом деле, отличается только одним — значительно, на порядок большим количеством регламентаций и всяческого контроля. Другими словами, эти ваши «элитные школы» выпускают первоклассных невротиков, с детства приученных гасить в себе проявления любого живого чувства, максимально внутренне зажатых, с чувством безвозвратно невыполненного долга. Поэтому самые немыслимые извращения, особо изощренные в своей жестокости преступления, наиболее невероятные сочетания наркотических веществ, самые одиозные антиобщественные проявления — это как раз почти всегда продукты «детей культурной элиты», а не деревенских хулиганов и алкоголиков.
Деревенские хулиганы и алкоголики — это вообще милейшие и приятнейшие люди по сравнению с «элитой» из закрытых поселков, причем речь не только о нашем обществе.
При взгляде с этого ракурса становится очевидно — смешение с «простыми» более всего нужно как раз «культурным». Простые, то самое как бы «быдло» — ему что? Оно как жило, так и всегда будет жить. А вот «культурные», если их обособить — это, как говорится, туши свет! Уэллс был неправ в своей антиутопии: элои бы не дожили до прилета исследователя — они бы давно друг друга передушили своими нежными лапками.
Вовремя нюхнуть клея в подворотне очень важно для подростка. Ни в коем случае нельзя лишать его такой возможности. А то выйдет вот такое:
Культурные люди в нашей стране до сих пор вынуждены жить бок о бок с некультурными. Для их детей это оборачивается большой травмой.
Я хорошо училась в школе. Да и пошла в школу в пять лет. Честное слово, мне двух месяцев не хватало до шести, когда нашу детсадовскую группу записали в экспериментальный нулевой класс. А оттуда перевели сразу во второй. К поступлению в школу я уже умела читать, считать, складывать и вычитать в пределах то ли 10, то ли 15. И, как гласит семейный апокриф, даже писала буквы.
А жила я в районе с устрашающим названием Лесобаза. Это была рабочая окраина, на которой к моменту моего поступления в школу встали заводы и заводских рабочих выкинуло на улицу. Кругом пьянь, бедность, разруха, рахитичные дети, почти ни у кого нет пап, а те, кто жил с отцами, никогда не видели их трезвыми. И теперь представьте, что маленькая умненькая девочка, которая в пять лет уже пишет и ходит одна с тяжеленным портфелем в школу — там учебники по четырем предметам, альбом, гербарий, сменка и обед, — добиралась на уроки по грязным подворотням этой Лесобазы.
Чтобы выйти на улицу, мне нужно было спуститься пешком с восьмого этажа. Преодолеть заградотряды из куда более старших, но не ходящих в школу детей, которые сколачивали огромные банды. Однажды, когда я бежала в спешке по грязной лестнице нашего пансионата на уроки, сверху, по перилам, кто-то в шутку спустил полный горшок. Иначе — ночную вазу. Ваза эта с грохотом пронеслась мимо меня невредимая — спасибо центростремительной силе — и, словно бомба, с грохотом разорвалась на первом этаже. Так на нашей Лесобазе развлекались.
Этот горшок, эти склизкие ступени, грязные темные коридоры на всю жизнь стали для меня символом огромной социальной опасности, которой грозит ребенку среда. Я много пишу о детстве, и меня часто спрашивают, оказалось ли оно благополучным. Не знаю. У меня была любящая и заботливая мать, которая все свободное время тратила на мое развитие. Даже когда мы в начальной школе проходили прописи, мама заполняла их вместо меня, а я зачитывалась книжкой. Мама понимала, что для ребенка, который уже умеет писать и в шесть лет читает, например, «Дочь Монтесумы», важнее удовлетворять читательский голод, чем тратить время на выведение закорючек. Однако благополучие и безопасность в доме еще не гарантируют счастливого детства, особенно в наше время, когда детям приходилось подолгу бывать одним, самим гулять и ходить в школу.
С тех пор, с первых лет моей осознанной жизни, я стала очень хорошо понимать, что люди должны жить в своем социальном круге, чтобы защитить от травмирующего и разрушительного опыта детей. Да, мне повезло и хватило силы воли, тяги к знаниям и культуры, чтобы преодолеть влияние социальной среды, не вступать в банды, не прогуливать школу, не курить с 10 лет. А многим другим моим ровесникам с Лесобазы, росшим в хороших семьях, но в плохом окружении, сил, увы, не хватило. Я видела массу трагических судеб, когда дети преподавателей, библиотекарей, инженеров со второго класса нюхали клей, с пятого курили и выпивали, с седьмого занимались сексом, а в пятнадцать рожали детей. Виноваты их родители, из кожи вон лезшие, чтобы выжить при многомесячных задержках зарплаты и еще отложить что-нибудь на призрачное будущее, в котором они надеялись купить квартиру в районе получше и вывезти детей из лесобазовского ада? Не думаю.
У меня есть неожиданный ответ — виновато государство. В нашей стране в течение 70 лет советской власти людей насильно смешивали, интеллигенция жила не то что в одном районе, но и в одной квартире с разнорабочими. Интеллигенты или «из бывших» учили сынишку игре на пианино, а за стенкой дядя Вася рычал матом и бил жену лицом о стену. Художественную, музыкальную богему и просто порядочных, образованных и состоявшихся людей помещали в толпу хамов, грубиянов, неучей, от чего прежде всего страдали дети. И не было тогда решительно никаких способов защитить ребенка от среды.
Да и сейчас нет. Население в целом окультуривается, однако разница между двумя семьями, живущими на одном этаже, до сих пор бывает огромная. В одной детей учат языкам и музыке, водят в театры и музеи, а в другой вечно пьяный папа матом орет на ребенка, который днями сидит, уткнувшись в планшет. И дети эти ходят в один сад, в одну школу. Для второго такое соседство может быть даже выгодным: ему есть над кем поиздеваться.
Ну и так далее. Цинк — psy.systems/post/pravo-na-svoj-krug
Тяжелую психическую травму маленькой девочки от столкновения с грубостью жизни вижу я, мой юный поддаван. А ведь практика сегрегации юношества выглядит еще менее мотивирующе — вот вам реальная зарисовка, как выглядит британский Оксфорд, где отпрыски британской элиты получают вожделенную бумажку университетского диплома, чтобы папа мог их спокойно пристроить на теплое местечко в верхах:
Пейзаж напоминает «Войну миров» Уэллса. В воздухе стоит запах пролитого пива и разнообразных отходов человеческой жизнедеятельности. Два мента с безучастными физиономиями ведут, поддерживая за плечи, мертвецки пьяного студента, чем-то похожего на вожделенного для школьниц актера из «Сумерек». Как и подобает вампиру, его разбитый рот – в крови, порванная рубашка в темных пятнах, на голой шее болтается бабочка.
Неподалеку лицом вниз, с руками, скрученными за спиной пластиковыми стяжками, лежит огромный рыжий детина в поло Lyle & Scott и, не замолкая ни на секунду, глухо ругается на неидентифицируемом диалекте; попытка транскрипции выглядит так: YE-FECKIN-CUNTS-ILL-FECKIN-KILL-YE-FECKIN-FECK. Через детину перешагивает, не обращая на него внимания, стая разногабаритных, но идентично одетых в розовое самок человека с красными рогами из плотного картона на головах. Их пронзительные визги на время заглушают ругань детины, смешиваясь с одобрительными скабрезностями с противоположной стороны улицы, где нетрезвым шагом следует в очередной паб группа молодящихся пятидесятилетних работяг в одинаковых рубашках навыпуск. Флирт и съем в пролетарской Англии возможен исключительно в серийном, массовом порядке, как коллективные свадьбы в армии Александра Македонского.
Чуть поодаль, сидя на тротуаре, плачет немыслимо пьяная городская девочка с характерными золотыми обручами в ушах; непосредственно за ее спиной трое регбистов в полосатых пиджаках частных школ мочатся на средневековую стену, параллельно с этим поедая размякшие чипсы из желтой полистироловой коробки, которую по очереди протягивает своим товарищам мочащийся посередине спортсмен. На углу маячит шпана из социального жилья в капюшонах и тренировочных костюмах; их недоброе внимание явно сконцентрировано на вызывающе дорого одетой компании первокурсников, опирающихся друг на друга вследствие предельной степени интоксикации. Невдалеке слышны сирены. Вечер начинается.Это Оксфорд, детка. Англия, 21-й век, сегрегация элиты от быдла. Хайли лайкли балалайкли. Борис Джонсон и Тереза Мэй — это и есть продукты этой сегрегации. Дебил, дебилка и еще дебильнее.
Чтобы покинуть эту гоморру, нужно пересечь историческую Broad Street и свернуть налево, но тут мы выйдем к содому. Именно так среди студентов именуется элитарный колледж Wadham, при правильном произношении рифмующийся с Sodom: еще с XVIII века, когда глава колледжа бежал во Францию в связи с обвинениями в мужеложестве, Wadham пользуется сомнительной сексуальной репутацией. Что снова приводит нас к занимательной социологии, так как негласный бисексуализм британской элиты – явление сугубо классовое и статусное. Конечно, в Оксфорде есть и открытые геи «из народа», проводящие унылые семинары и раздающие на улице радужные флажки, но это плебеи от гей-комьюнити (можно ввести в обиход новое слово – «плегеи»). Аристократия не опускается до подобных ярлыков; ее половая всеядность в духе лорда Байрона скорее подразумевается, нежели декларируется, и восходит все к тем же частным школам, в первую очередь к закрытым мужским пансионам с их традиционной дедовщиной, ритуалами инициации и повсеместным культом Древней Греции по принципу «лучше нет влагалища, чем очко товарища». Можно без преувеличения сказать, что в великосветских кругах Англии этот школьно-университетский период неразборчивости до сих пор считается естественной частью становления мужчины.
Ну а то, что разведка Mi5 получила звание «лучший ЛГБТ-работодатель Британии», вы наверняка уже знаете. Впрочем, форин-офис и все остальные госструктуры в Британии не лучше. И это тоже следствие сегрегации «людей с хорошими лицами» от быдла и пролов.
marss2
Комментариев нет: