Настоящая советская власть
— Владимир Ильич! Назначьте другого товарища, а я буду его помощником.
Но Ленин заметил:
— Во время революции от назначений не отказываются, — и, шутя, весело усмехнувшись, добавил: — Дать Петровскому двух выборгских рабочих с винтовками, они отведут его в помещение Министерства внутренних дел, и пускай тогда попробует отказаться!
Сталин нашёл руководителя НКВД в кремлёвском буфете, где он загружался крепчайшим чаем, водя красными от недосыпа глазами по каким-то сводкам и справкам.
— Коба, как думаешь, сколько у нас советских республик? — спросил Григорий Иванович с плохо скрываемым сарказмом, не отрывая глаз от бумаг.
— С утра была одна, — осторожно подыграл ему Сталин.
Петровский бросил бумаги на стол, водрузил поверх них увесистый подстаканник и торжествующе посмотрел на наркомнаца:
— Больше 100! Да-с, точнее, — скосил он глаза в записку, — 122!
— Да, у нас губерний столько нет, — удивился Сталин
— Да, какие там губернии, — махнул рукой Петровский, — у нас уже полно уездных и даже волостных советских республик, причём, со всеми атрибутами государственной власти — собственными наркоматами, деньгами, границами и даже с дипломатическими отношениями, причём, не всегда дружескими.
— Вот, — Петровский двумя пальцами, будто боясь испачкаться, толкнул бумаги к Сталину, — разбираю конфликт между Ржевским и Тверским “государствами”. Тверь захватила 20 вагонов, предназначенных для Ржевского уезда, Ржев собирается идти на Тверь войной, спрашивает, поддержим ли мы их в этом благородном деле?
— Ну, и как это понимать? — ошарашенно спросил Сталин, перебирая листки докладов.
— А, это, дорогой Коба, — откинулся на спинку стула Петровский, — товарищи на местах так неожиданно трактуют лозунг “Вся Власть Советам”, делая упор на слово “Вся”…
— Балаган, — брезгливо поморщился Сталин, отдавая записи Петровскому, — это не Советская власть, это безобразие и его надо прекращать…
— Значит, говоришь, советские республики в каждом уездном городе — это балаган? А по две советские республики в одном уезде не хочешь? — хмыкнул руководитель НКВД. — Как тебе вот такой кунштюк? — и, выудив из стопки самый замызганный листок, с выражением начал читать:
В марте в ходе перевыборов Сормовского Совета большевики получили 15 мест, левые эсеры и максималисты – по одному мандату, эсеры – 13 (по другим данным 19), меньшевики – 7, беспартийным депутатом оказался 1 человек. Потеряв большинство, большевики, левый эсер и максималист покинули Совет и создали Сормовское бюро Нижегородского Совета, провозгласившее себя представителем Советской власти в Сормове.
Сталин не заметил сам, как вскочил на ноги и витиевато выругался по-грузински, чем привлёк внимание всех остальных посетителей буфета.
— Ну? И как решили конфликт?
Петровский устало махнул рукой и сгрёб все бумажки в свою папку:
— Ленин со Свердловым направили в Нижний Раскольникова, который объявил, что власть должна принадлежать той части Совета, которую поддерживает Совнарком. Короче — выбранный совет разогнали, большевики, левый эсер и максималист заявили, что «берут власть на себя»…
— И как много таких… — Сталин замешкался, подбирая нужное слово, — конфликтов?
— Большевики проиграли выборы в Вязниках, Касимове, Брянске, Бежеце, Макеевке, Ростове, Уфе, Ижевске, Костроме… Там вообще дошло до чрезвычайного положения… Одним словом, Коба, скажу честно, — Петровский вздохнул, застёгивая папку с документами, — не получается у нас с истинным народовластием, совсем не получается… А, ведь я ещё не рассказал про криминал, которого в Советы набилось больше, чем вшей на барбоску.
Впрочем, про криминал, пролезший в Советы, Сталин знал и сам, причём, с каждым годом этой информации становилось всё больше и была она всё сочнее:
Бывший во время Великой Отечественной войны при немцах бургомистром Майкопа, сбежавший на Запад Н. В. Полибин издал за рубежом воспоминания «Записки советского адвоката 20-30-х гг.». Сам автор — личность гнусная, но информацию выдаёт поучительную:
«…Мне хочется вспомнить одного из «государственных деятелей». Это был председатель станичного Совета станицы Славянской, представлявший в своём лице высшую государственную власть в селе. В той же станице в должности следователя по уголовным делам работал один из дореволюционных судебных следователей Донской области. По какому-то делу ему нужно было допросить в качестве свидетеля председателя местного Совета Майского. Он послал ему повестку, и на следующий день к следователю пришёл обутый в высокие сапоги, одетый в синие «галихве» с красными донскими лампасами и в залихватской донской смушковой шапке с красным верхом Майский.
В старое время в Донской области как-то орудовала шайка «степных дьяволов». Они нападали на хутора, вырезали целые семьи, поджигали пятки свечкой, выпытывая деньги. Они были переловлены, осуждены и получили каторгу.
Следователь сразу узнал вошедшего. Это был один из главарей шайки, которого он допрашивал в своё время. Тот его тоже узнал, но вида они не подали. Правда, следователь на следующий день «заболел» и перевелся в другое место.
И такими персонажами местные Советы были нашпигованы под самую завязку. Уголовники, как известно, народ наглый и предприимчивый, и должность в «советской власти» для них была хорошей «крышей». А те, кто не имел уголовного прошлого, легко приобретали такое настоящее — власть, жратва, бабы, самогон…”
16 июня 1918 года меньшевик Юлий Осипович Мартов (настоящая фамилия Цедербаум) писал Штейну: «Изгнанием нас из Советов уничтожается представительство всех рабочих, а там, где наши в большинстве, упраздняются и самые Советы. Этим решением лишь обобщается процесс, происходящий в течение последних месяцев. Повсюду рабочие требуют перевыбора Советов, избранных перед Октябрьским переворотом. Советы упорно сопротивляются этому требованию, и часто в борьбе из-за этого вопроса дело доходит до забастовок рабочих и разгона их демонстраций вооружённой силой (Тула, Ярославль и другие места). Кое-где рабочие добивались перевыборов, которые везде дали либо усиление оппозиции, либо переход Советов вновь к меньшевикам и эсерам. И так почти повсюду, либо Советы разогнаны вооруженной силой…”
С присущей ему природной наблюдательностью Сталин видел и понимал, что после Октябрьской революции ни центральная, ни местная власти категорически не хотели работать “по-писаному Марксом и Энгельсом”. Практика управления страной опровергала ленинскую дореволюционную романтическую теорию. Опыт парижской коммуны, являясь фактически опытом управления несколькими городскими кварталами, не ложился на огромную страну, занимавшую 1\7 часть суши.
Но опять же, всё это казалось тогда Сталину не более, чем досадными мелочами на фоне грандиозных перемен в обществе, где не осталось буржуев, а, значит, не осталось эксплуатации и не может быть места насилию…
Комментариев нет: