Мир, из которого вылупилась катастрофа

Американский прокат на этих выходных возглавила фантастическая комедия «Человек-муравей», наш отечественный — мультик «Миньоны», но нам хотелось бы поговорить об актуальном.Тридцать семь лет назад на экраны вышел художественный фильм А. Мкртчяна по повести А. и Г. Вайнеров «Лекарство против страха». Это не был суперхит: в том же году вышли «Пять вечеров», «Мой ласковый и нежный зверь», «Сибириада», «Ярославна — королева Франции» и ещё много чего, что запомнилось всем куда лучше.


«Лекарство против страха» — это был обычный, проходной советский интеллектуальный детектив. Можно было бы сказать, что это фильм из серии «Вселенной братьев Вайнеров» (ведь там действуют сквозные персонажи — капитан милиции Станислав Тихонов и немолодой уже генерал-майор Володя Шарапов). Но штука вся в том, что никакой отдельной «вселенной» они не образовывали — они действовали в нашей вселенной, настоящей. И именно это делает картину для сегодняшнего зрителя потрясающей.

Мы видим один из почти рутинных эпизодов войны, которая шла тогда в Советском Союзе — и от рутинности его, от привычности всех подробностей для зрителя и для создателей становится жутковато.

Мы видим, как воюют между собой посреди мирной советской жизни два вооружённых клана с двумя разными мировоззрениями. Первый — по большому счёту «сталинский»: милиция, чётко осознающая себя именно как клан. У неё всё просто: она стоит на страже государства и жизни граждан, главный знак отличия — полная честность. Главный герой рассуждает:

Люди, которых я называю своими, очень разные — хорошие и неважные, щедрые и жадные, сговорчивые и склочные, умные и бестолковые. Но вместе с ними приходилось сидеть в засадах, брать вооруженных преступников, добывать из тайников клады жуликов ценностью больше зарплаты милиционера за весь срок его службы (…) и все это было бы невозможно без очень глубокого, порой даже неосознанного ощущения причастности к клану людей, уполномоченных всем обществом защищать его от нечестности во всех ее формах, и это товарищество стояло и стоять будет на вере в безусловную честность каждого его участника.

По сути — это ранняя форма известных нам по С. Лукьяненко и фильмам Т. Бекмамбетова «Светлых Иных», только эти были настоящие.

Второй клан, противостоящий первому — это, как показывает нам фильм, даже не бандиты. За весь фильм бандиты появляются в кадре один-единственный раз, в конце.

Настоящие «тёмные Иные» картины 1978 года — советские паразитарии. Собственно бандиты почти весь фильм остаются за кадром, потому что с ними всё понятно.

А клан, который этих бандитов кормит и порождает — совсем другой. Это непрерывно мутящие что-то цеховики-кооператоры. Это доктора наук, поставившие не на научную работу, а на семейные связи, карьеризм и присваивание чужих открытий. Это спекулянты. И это их жёны, содержанки, протеже и так далее.

Картина бесстрастно фиксирует, как честный милиционер обходит их квартиры: вот здесь живёт отмазавшийся от уголовного дела красивый советский креакл, официально работающий натурщиком за 60 рублей в месяц. У креакла интерьерчик, старинные иконы, пляжные фото и нагие девы на стенах, крутое пальто — и он собирается в нём на концерт, разговаривая о духовности.

А вот здесь живёт тот самый неверный учёный-карьерист. У него просторные апартаменты в дорогой мебели и высококачественные автомобиль, сервизы и жена (дочка его же руководителя).

А вот здесь живёт содержанка жулика, девушка-кочегар. У неё роскошь попроще: ковры настенные, жратва, вино, тряпки, сапоги, сберкнижки на несколько тысяч.

И на всех этих гражданах большими буквами написано, как им не терпится вылупиться из советской матрицы. Как натурщику хочется открыть кооператив эротической продукции, как девице хочется забыть про уголь и лопату, как карьерист мечтает приватизировать своё научно-производственное объединение и сдать его под вещевой рынок.

И по картине 1978 года — обычной хорошей картине — видно, что паразитарии побеждают. Потому что покуда честный милиционер думает свои честные милиционерские мысли — камера как зрительское бессознательное заглядывает в серванты и смакует обстановочки.
Становится как-то отчётливо понятно, что урони во всё это вот пропагандистские чудо-заклинания про «в Америке у каждого безработного ИНОМАРКА» или «в Голландии водители живут как наши эмэнэсы» — они взойдут богато и разнесут советскую матрицу на части.

Паразитарии тогда ещё не были моральными лидерами общества — нет. Но они уже без всякого сомнения задавали стилистику жизни. И обычные человеческие граждане — которые в «Лекарстве» едва показаны, проходят фоном — конечно, хотели жить честно. Но они хотели честно жить так, как уже жили паразиты.

Над полузабытым фильмом витает отчётливое чувство бессилия «Светлых Иных» перед «тёмными». Создатели явно понимали, чем закончится это противостояние.

…Почему эта картина сегодня актуальна для нас, уважаемые читатели?

Мы сегодня живём в обществе, стилистически и морально вылупившемся из этих обставленных цеховиками и натурщиками квартирок. Этот мир, конечно, адаптируется к изменившейся реальности. Этот мир сейчас даже ходит в футболках про Крым. Он даже клепает телефильмы про борьбу с преступностью и киноримейки про Великую Отечественную.

Но чтобы понять, чем этот мир принципиально отличается от мира сорокалетней давности — достаточно просто посмотреть снятые им детективы. Простые, проходные. Такие же проходные, как «Лекарство против страха».

Мы найдём там те же ковры на стенах — и найдём обаятельных следователей. Мы найдём там содержанок, жуликов и обычных человеческих людей. Мы найдём, может быть, даже тонкую работу ума и куда лучше поставленные драки.

Чего мы там не найдём — так это внутренних монологов вот такого простого содержания: «Люди, которых я называю своими, очень разные — хорошие и неважные, щедрые и жадные, сговорчивые и склочные, умные и бестолковые. Но это товарищество стояло и стоять будет на вере в безусловную честность каждого его участника».

Такие мысли просто не в состоянии прийти в головы сценаристам, режиссёрам и продюсерам, выросшим на паразитарных ценностях.

Они не владеют, за редкими исключениями, сакральным советским языком высоких понятий (пусть даже в изменившейся форме). Ибо язык этот больше двух десятилетий находился под каким-то коллективным молчаливым запретом. На нём было не принято, стыдно, неуместно говорить. И думать тоже. На нём говорили все эти годы разве что обозлённые ретро-идеалисты, ненавидящие «Эрефию» больше любых внешних врагов.

И сейчас, когда самая реальность требует ответа — во имя чего, собственно, мы противостоим миру, чьи стилистические ценности полностью разделяем? — наши мастера «озвучивания общественного мнения» не в состоянии внятно сформулировать суть противостояния.

…И без возрождения высокого советского языка понятий, уважаемые читатели, без выхода его из сектантского гетто «ненавистников поганой эрэфии» — у них и не получится.

 

Источник