Больной город. Репортаж из постмайданного Киева
Киев выкрашен в синее и жёлтое. Синие и жёлтые кованые решётки,
строительные ограждения, стены, клумбы, фонарные столбы, некоторые
киоски (например, те, что с надписью «Украинский квас»), ткань, которой
затянуты реставрируемые здания… Синим и жёлтым красили ограды школьники.
Взрослые подавали деньги «на краску». Из окон там и сям свешиваются
национальные флаги. И когда на фоне синей и жёлтой волонтёрской формы
(на Подоле проходит спортивный марафон) я вижу составленные рядом
голубые бутылочки с водой и жёлтые — с лимонадом, то уже не могу сделать
допущение, что это случайность.
Я вхожу во двор великой
Софии Киевской. Сегодня понедельник, здесь чистенько и пусто. Трое
сотрудников (один — на стремянке), окружив чахлое деревце, вяжут на
безлистные ветви сине-жёлтые ленточки. «Это к какому-то празднику?» —
интересуюсь я. «Нет, — отвечают мне. — Это дерево желаний. Ленточки —
чтобы исполнялись желания».
Желание
здесь одно. Киевляне искренне и трогательно хотят в Европу. Прочее
может быть показным, но это — правда. Утверждение «мы —
украино-европейская нация» расхожее даже в устах образованных горожан.
В
Киеве много заезжих иностранцев, которые прекрасно себя чувствуют в
условиях стремительного роста доллара и евро (валюту разом сметают в
обменниках). Местная молодёжь на улицах предпринимает попытки говорить
по-английски даже друг с другом. В прессе — исполненные надежд
рассуждения «о наших европейских партнёрах».
Видны небезуспешные старания сделать город удобным для туристов. Пусть пока они сопровождаются нелепицами (так, по мнению авторов новёхонького сине-жёлтого указателя на Майдане Незалежности, «вулиця Прорiзна» переводится на английский как «vul. Prorizna») — это пройдёт: старые чёрно-белые указатели говорят, что здесь умели переводить и правильно. Но специфическое желание нравиться Европе — останется. К примеру, в Киеве много красивых девушек. И это имеет своё объяснение.
На смотровой площадке с видом на Замковую гору женщина-экскурсовод раскрывает группе секрет:
— Почему украинские девушки самые красивые в мире?
— Славянские, — тихонько поправляет кто-то.
— Славянские… украинские… — женщина на секунду сбивается, но уверенно продолжает:
— Это потому, что в Европе инквизиция уничтожала всех ведьм. А у нас, в Украине, не погибла ни одна ведьма. Они свой генофонд уничтожили, а мы — сохранили. Вот почему украинские девушки самые красивые в мире, и это бесспорный факт, — завершает она уже совершенно безмятежно.
Это не байка малограмотного экскурсовода. Эзотерической наукообразной нервностью в Киеве пропитан воздух. Вышиванки — это не просто вышиванки, но защита ауры владельца от посторонних влияний. Неудачное строительство в овраге неудачно не просто потому, что к нему трудно подвести коммуникации, но потому, что по склонам стекает отрицательная энергия.
В новостных газетах печатают рассказы о том, как предки-галичане оберегали себя от порчи. В центре города — огромный плакат с призывом молиться за Украину ежедневно в прямом эфире.
Видны небезуспешные старания сделать город удобным для туристов. Пусть пока они сопровождаются нелепицами (так, по мнению авторов новёхонького сине-жёлтого указателя на Майдане Незалежности, «вулиця Прорiзна» переводится на английский как «vul. Prorizna») — это пройдёт: старые чёрно-белые указатели говорят, что здесь умели переводить и правильно. Но специфическое желание нравиться Европе — останется. К примеру, в Киеве много красивых девушек. И это имеет своё объяснение.
На смотровой площадке с видом на Замковую гору женщина-экскурсовод раскрывает группе секрет:
— Почему украинские девушки самые красивые в мире?
— Славянские, — тихонько поправляет кто-то.
— Славянские… украинские… — женщина на секунду сбивается, но уверенно продолжает:
— Это потому, что в Европе инквизиция уничтожала всех ведьм. А у нас, в Украине, не погибла ни одна ведьма. Они свой генофонд уничтожили, а мы — сохранили. Вот почему украинские девушки самые красивые в мире, и это бесспорный факт, — завершает она уже совершенно безмятежно.
Это не байка малограмотного экскурсовода. Эзотерической наукообразной нервностью в Киеве пропитан воздух. Вышиванки — это не просто вышиванки, но защита ауры владельца от посторонних влияний. Неудачное строительство в овраге неудачно не просто потому, что к нему трудно подвести коммуникации, но потому, что по склонам стекает отрицательная энергия.
В новостных газетах печатают рассказы о том, как предки-галичане оберегали себя от порчи. В центре города — огромный плакат с призывом молиться за Украину ежедневно в прямом эфире.
И
всё бы хорошо, но каждый день в самом центре этого красивого осеннего
города попадаются на глаза несчастные: плачущие и блюющие, бормочущие
себе под нос, пытающиеся распоряжаться в супермаркете, матерящиеся во
весь голос на Крещатике… Их не замечают. Цивилизованный Киев другой. Он
живёт ожиданием российских бомбёжек.
«Не поддаваться панике!» — с таким призывом во вполне серьёзной киевской прессе выходят панические статьи про строительство частных бомбоубежищ, про курсы самообороны с автоматом для шестнадцатилетних девушек и про то, выдержит ли подвал вашего дома «такую же варварскую бомбёжку, как в Донецке». Эксплуатируется образ Великой Отечественной войны (не Второй мировой, а именно так!): ведь Киев не бомбили с тех самых пор, и тогда — подчёркивается — город разрушили не немцы, а советские.
В газетах обыкновенна смесь признаний в любви к Родине и готовности служить с искренней обидой на то, что Родина хватает наивных, добровольно пришедших по повестке в военкомат украинских мужчин, отправляет в военные лагеря и держит там месяцами без внятных объяснений, без отпусков и почти без денег. Если же их посылают в зону АТО и они там погибают, Родина даже не может их идентифицировать…
Не надо думать, что киевляне совершенно лишились способности критически оценивать происходящее. В массе они скептически воспринимают закон о люстрации, который новая власть преподносит как выдающийся успех, и не ждут никаких обнадёживающих прорывов. «Не знаю, что со мной было, — рассказывает подругам молодая женщина. — Я смотрела по телевизору майдан и хотела идти туда биться, представляете? Что я там забыла?» «Меня брат удержал», — мрачно замечает другая. «Теперь ходят по домам, выпрашивают у людей по сто гривен на АТО, — вступает третья. — Лучше продать один «мерседес» Ляшка, вот и были бы бронежилеты на целый батальон».
Женщины соглашаются, что телевизор лучше вообще не смотреть, иначе все друг с другом перессорятся. Но дальше — дальше разговор переходит к тому, что «вся Европа нас поддерживает» и «Канада тоже нас поддерживает», и вплетается ещё одна важная, постоянно звучащая в Киеве тема: «Чтобы жить, как в Европе, надо менять менталитет».
«Не поддаваться панике!» — с таким призывом во вполне серьёзной киевской прессе выходят панические статьи про строительство частных бомбоубежищ, про курсы самообороны с автоматом для шестнадцатилетних девушек и про то, выдержит ли подвал вашего дома «такую же варварскую бомбёжку, как в Донецке». Эксплуатируется образ Великой Отечественной войны (не Второй мировой, а именно так!): ведь Киев не бомбили с тех самых пор, и тогда — подчёркивается — город разрушили не немцы, а советские.
В газетах обыкновенна смесь признаний в любви к Родине и готовности служить с искренней обидой на то, что Родина хватает наивных, добровольно пришедших по повестке в военкомат украинских мужчин, отправляет в военные лагеря и держит там месяцами без внятных объяснений, без отпусков и почти без денег. Если же их посылают в зону АТО и они там погибают, Родина даже не может их идентифицировать…
Не надо думать, что киевляне совершенно лишились способности критически оценивать происходящее. В массе они скептически воспринимают закон о люстрации, который новая власть преподносит как выдающийся успех, и не ждут никаких обнадёживающих прорывов. «Не знаю, что со мной было, — рассказывает подругам молодая женщина. — Я смотрела по телевизору майдан и хотела идти туда биться, представляете? Что я там забыла?» «Меня брат удержал», — мрачно замечает другая. «Теперь ходят по домам, выпрашивают у людей по сто гривен на АТО, — вступает третья. — Лучше продать один «мерседес» Ляшка, вот и были бы бронежилеты на целый батальон».
Женщины соглашаются, что телевизор лучше вообще не смотреть, иначе все друг с другом перессорятся. Но дальше — дальше разговор переходит к тому, что «вся Европа нас поддерживает» и «Канада тоже нас поддерживает», и вплетается ещё одна важная, постоянно звучащая в Киеве тема: «Чтобы жить, как в Европе, надо менять менталитет».
Чтобы
понять, как именно надо менять менталитет, процитируем Эллу Либанову —
высокопоставленного научного работника, настоящую европейскую киевлянку,
как представляет её журнал «Вести. Репортёр», калька с российского
«Русского репортёра»:
«- Я не могу простить всей нашей власти одной вещи. Вот приезжал в Донецкую область высокопоставленный чиновник и начинал говорить. На каком языке? На русском. Извините, вы показываете этим людям: «Ребята, вы не украинцы, я же с вами приехал по-русски разговаривать». А этого нельзя было делать, о чём кричала вся наука…
— Вы искренне считаете, что переселенцев, людей взрослых и с опытом, можно переучить и к чему-то адаптировать, навязывая новые ценности и знания?
— Их — нет, с детьми надо работать и детей можно перевоспитать».
Вова приехал в Киев из Черновцов. Ему чуть больше двадцати, он учился на таможенника, «хотел послужить Родине». Но начинающему таможеннику Украина платит 900 гривен. А опытному — 1500.
«Как тут не будет коррупции?» — вздыхает Вова. Честный парень, от мысли быть таможенником он пока что отказался. Вове очень нравится Львов — настоящий европейский город, очень культурный, вот бы так всей Украине. Мимоходом сообщаю, что до 1939 года Львов был польским, а ещё прежде — австро-венгерским.
Вова этого не знает. И ему это не важно. «Главное, что сейчас это Украина, и чтобы так осталось», — твёрдо говорит он. Вова не видит разницы между западом и востоком Украины. С его точки зрения, между людьми востока и запада никогда не было никаких недоразумений — пока не вмешалась Россия. Вова не видит и проблем с русским языком: его же не запрещают. Учебники на украинском даже в русских школах? Ну, это же государственный язык, вы же понимаете. Мы славно беседуем с Вовой, пока я не упоминаю слово «федерализация». Нет, сразу деревенеет Вова, нет. Федерализация — это распад Украины. Русский как второй государственный — это распад Украины. При чём здесь Бельгия и Канада? В Украине может быть только один государственный язык: украинский. Вова не знает истории, но это он знает твёрдо.
«- Я не могу простить всей нашей власти одной вещи. Вот приезжал в Донецкую область высокопоставленный чиновник и начинал говорить. На каком языке? На русском. Извините, вы показываете этим людям: «Ребята, вы не украинцы, я же с вами приехал по-русски разговаривать». А этого нельзя было делать, о чём кричала вся наука…
— Вы искренне считаете, что переселенцев, людей взрослых и с опытом, можно переучить и к чему-то адаптировать, навязывая новые ценности и знания?
— Их — нет, с детьми надо работать и детей можно перевоспитать».
Вова приехал в Киев из Черновцов. Ему чуть больше двадцати, он учился на таможенника, «хотел послужить Родине». Но начинающему таможеннику Украина платит 900 гривен. А опытному — 1500.
«Как тут не будет коррупции?» — вздыхает Вова. Честный парень, от мысли быть таможенником он пока что отказался. Вове очень нравится Львов — настоящий европейский город, очень культурный, вот бы так всей Украине. Мимоходом сообщаю, что до 1939 года Львов был польским, а ещё прежде — австро-венгерским.
Вова этого не знает. И ему это не важно. «Главное, что сейчас это Украина, и чтобы так осталось», — твёрдо говорит он. Вова не видит разницы между западом и востоком Украины. С его точки зрения, между людьми востока и запада никогда не было никаких недоразумений — пока не вмешалась Россия. Вова не видит и проблем с русским языком: его же не запрещают. Учебники на украинском даже в русских школах? Ну, это же государственный язык, вы же понимаете. Мы славно беседуем с Вовой, пока я не упоминаю слово «федерализация». Нет, сразу деревенеет Вова, нет. Федерализация — это распад Украины. Русский как второй государственный — это распад Украины. При чём здесь Бельгия и Канада? В Украине может быть только один государственный язык: украинский. Вова не знает истории, но это он знает твёрдо.
И это совсем не удивительно. Вова — плод
патриотического воспитания, которое на Украине официально существует с
начальной школы. Таких, как Вова, украинская власть целенаправленно и
без малейшего стеснения растила двадцать три года, только лишь в этом
всегда оставаясь последовательной, и если для шестидесятичетырёхлетней
Либановой восприятие западноукраинцев представляет некоторую
(старательно изживаемую) проблему, то для Вовы — нет. Нужно лишь читать
правильные книги, а вообще-то — читать поменьше. Но при всём богатстве
возможностей украинская власть не справилась бы с поставленной задачей
украинизации так успешно, если бы ей не помогала Россия.
Русская
речь звучит в Киеве в три-четыре раза чаще, чем украинская. Даже
сейчас, после всех — начавшихся с президентства Виктора Ющенко —
массовых заездов из сёл западной Украины. Я не бывала в Киеве раньше, и
мне кажется дикостью стопроцентное преобладание украинских вывесок и
надписей в русскоговорящем городе.
Но мои знакомые, жившие в
Киеве в советское время, не находят здесь ничего особенного: это
началось ещё при советской власти. Уже тогда в Киеве были обычным
явлением не только украинские школы, но и памятные доски на украинском
языке — даже если они сообщали о пребывании в Киеве Пушкина, Васнецова
или Ломоносова.
Но не надо думать, что Украина это помнит — напротив, бытует мнение, что принудительная русификация прекратилась лишь с обретением Украиной независимости, и только этим объясняется, почему здесь так много русскоговорящих.
На Андреевском спуске я покупаю себе вышиванку. Мне нравятся вышитые рубашки, я воспринимаю их как общеславянские. Продавец — сознательный украинец — говорит со мной только по-украински. Но когда я уже выбрала недешёвую модель и расплатилась за неё, сердце его тает, и он, объясняя мне сакральное значение узоров, внезапно предлагает, если я не понимаю, перейти на русский. «Ничего, — машинально отзываюсь я. — Я понимаю».
И я действительно понимаю почти всё, на бытовом уровне мне это нетрудно, и в этот момент я понимаю также, откуда взялась та покладистость, с которой русские Украины сдали свои позиции. Им было нетрудно. Сегодня в Киеве почти не осталось русских школ. И осталась одна официальная повсеместно повторяемая надпись на русском языке: «Украина — единая страна», дублирующая украинскую на фоне сине-жёлтого флага. Даже сейчас, после всей кровавой заварухи, о посадке на поезд, следующий маршрутом «Киев — Луганск», сообщается исключительно на украинском языке. Но ведь в этом нет никакой дискриминации?
Но не надо думать, что Украина это помнит — напротив, бытует мнение, что принудительная русификация прекратилась лишь с обретением Украиной независимости, и только этим объясняется, почему здесь так много русскоговорящих.
На Андреевском спуске я покупаю себе вышиванку. Мне нравятся вышитые рубашки, я воспринимаю их как общеславянские. Продавец — сознательный украинец — говорит со мной только по-украински. Но когда я уже выбрала недешёвую модель и расплатилась за неё, сердце его тает, и он, объясняя мне сакральное значение узоров, внезапно предлагает, если я не понимаю, перейти на русский. «Ничего, — машинально отзываюсь я. — Я понимаю».
И я действительно понимаю почти всё, на бытовом уровне мне это нетрудно, и в этот момент я понимаю также, откуда взялась та покладистость, с которой русские Украины сдали свои позиции. Им было нетрудно. Сегодня в Киеве почти не осталось русских школ. И осталась одна официальная повсеместно повторяемая надпись на русском языке: «Украина — единая страна», дублирующая украинскую на фоне сине-жёлтого флага. Даже сейчас, после всей кровавой заварухи, о посадке на поезд, следующий маршрутом «Киев — Луганск», сообщается исключительно на украинском языке. Но ведь в этом нет никакой дискриминации?
Десятилетиями
приезжавшая в Киев российская интеллигенция, русскоязычные журналисты
объясняли местным русским, что никакой дискриминации нет. Ведь,
посмотрите, тут все говорят на русском! На русском выходят газеты и
журналы! На русском кричит в мегафон вон тот парень! Обращая внимание на
то, как пишется, люди совершенно отвыкли анализировать, что пишется и
что кричат в мегафон. Пока внезапно страшный и кажется, что невозможный
разрыв не открылся перед нами.
— Они все зомбированные, — шепчет мне Светлана Михайловна, пожилая русская киевлянка. — Весь мой киевский круг общения. Я боюсь с ними разговаривать. Такая же бабка, как я, говорит мне: мол, Путин — это Гитлер номер один, он мечтает завоевать всю Украину!
Я ей: «Да нужна Путину Украина! Он Украине сколько раз долги за газ прощал». А она: «Ты это потому говоришь, что россиянка». А какая я россиянка?— Светлана Михайловна вздыхает даже с обидой. — Я в Киеве с 1971 года! Кто ж я, как не украинка?
В украинском паспорте нет графы «национальность». В общественном восприятии есть только одна маркировка: гражданство — «украинцы». Этим Украина также радикально отличается от России, где русские и россияне — не одно и то же.
С украинской точки зрения украинцы — автоматически все, кто родился на Украине, если они прямо и чётко не заявляют другого. Но заявлять другое — невыгодно. В условиях четвертьвекового невнимания со стороны России другое здесь просто не имело смысла. «Люди приспосабливаются, — говорит мне Дарина, киевлянка из Мариуполя. — Русскоязычные и даже этнические русские хотят стать успешными, встроиться в эту общность, найти в ней своё место. Другой-то нет».
— Они все зомбированные, — шепчет мне Светлана Михайловна, пожилая русская киевлянка. — Весь мой киевский круг общения. Я боюсь с ними разговаривать. Такая же бабка, как я, говорит мне: мол, Путин — это Гитлер номер один, он мечтает завоевать всю Украину!
Я ей: «Да нужна Путину Украина! Он Украине сколько раз долги за газ прощал». А она: «Ты это потому говоришь, что россиянка». А какая я россиянка?— Светлана Михайловна вздыхает даже с обидой. — Я в Киеве с 1971 года! Кто ж я, как не украинка?
В украинском паспорте нет графы «национальность». В общественном восприятии есть только одна маркировка: гражданство — «украинцы». Этим Украина также радикально отличается от России, где русские и россияне — не одно и то же.
С украинской точки зрения украинцы — автоматически все, кто родился на Украине, если они прямо и чётко не заявляют другого. Но заявлять другое — невыгодно. В условиях четвертьвекового невнимания со стороны России другое здесь просто не имело смысла. «Люди приспосабливаются, — говорит мне Дарина, киевлянка из Мариуполя. — Русскоязычные и даже этнические русские хотят стать успешными, встроиться в эту общность, найти в ней своё место. Другой-то нет».
Дарине
тоже нравится Львов. Но видит она в нём иное. «Львов оплывает, как
свечка. В костёлах затёртые польские надписи… Эти люди, которые массово
приезжают туда из сёл, не понимают Львова. Они не могут присвоить его и
потому медленно его уничтожают. Я была там не в туристический сезон, и
мне в тёмное время суток было страшновато ходить по городу».
Я сообщаю ей про точку зрения, что между востоком и западом Украины нет существенных отличий, и она только отмахивается. «Это чепуха. Но среди двадцатилетних — очень распространённая. Их так учили».
Максим Равреба — историк и один из двух-трёх последних оставшихся в Киеве дружественных России журналистов. Ему много раз угрожали из-за его позиции. «Я не был в Москве двадцать лет, — говорит он. — Сейчас там, наверное, всё изменилось. Символы Москвы сейчас — это Курбан-байрам и пробки». Ну уж и Курбан-байрам, удивляюсь я. «Так кажется отсюда, — отвечает Максим и добавляет: — Но это и ваши говорят, кто сюда приезжает».
И я вспоминаю разговор, который слышала в поезде. Двое пожилых русских киевлян жаловались друг другу на пенсию в тысячу четыреста гривен и новые порядки, пока в их тихий разговор не встряла попутчица-москвичка. «Вы думаете, у нас лучше? У нас зарплаты больше — так у нас и цены больше! А теперь ещё зачем-то оторвали у вас Крым, и сколько денег туда вбухают вместо того, чтобы своим пенсии повысить!»
В Музее Булгакова на Андреевском спуске выставлено объявление: лицам, поддерживающим военную оккупацию Украины, вход нежелателен. — Это кто такое придумал?— спрашиваю я. — Ой, не знаю, — отворачивает лицо одна из сотрудниц. — Коллектив, — отвечает мне, улыбаясь, её начальница. И, спохватываясь, поправляется:
— Это Булгаков придумал! Булгаков над схваткой! Но это неправда. В экскурсии по музею, которая внешне выстроена как антивоенная, ловко расставлены акценты. Москва — город, по которому разгуливает дьявол, Киев — богоспасаемый город храмов.
Рядом с музеем — сидящий на скамейке памятник писателю (с надписью только на украинском языке). Нос памятника лоснится. Прямо сейчас там щебечет по-украински стайка старшеклассниц. Они трут Булгакову нос, обнимают его за шею, закидывают ноги ему на колени — и фотографируются, фотографируются… За всем этим спокойно наблюдает педагог. Но — они же дети…
Я сообщаю ей про точку зрения, что между востоком и западом Украины нет существенных отличий, и она только отмахивается. «Это чепуха. Но среди двадцатилетних — очень распространённая. Их так учили».
Максим Равреба — историк и один из двух-трёх последних оставшихся в Киеве дружественных России журналистов. Ему много раз угрожали из-за его позиции. «Я не был в Москве двадцать лет, — говорит он. — Сейчас там, наверное, всё изменилось. Символы Москвы сейчас — это Курбан-байрам и пробки». Ну уж и Курбан-байрам, удивляюсь я. «Так кажется отсюда, — отвечает Максим и добавляет: — Но это и ваши говорят, кто сюда приезжает».
И я вспоминаю разговор, который слышала в поезде. Двое пожилых русских киевлян жаловались друг другу на пенсию в тысячу четыреста гривен и новые порядки, пока в их тихий разговор не встряла попутчица-москвичка. «Вы думаете, у нас лучше? У нас зарплаты больше — так у нас и цены больше! А теперь ещё зачем-то оторвали у вас Крым, и сколько денег туда вбухают вместо того, чтобы своим пенсии повысить!»
В Музее Булгакова на Андреевском спуске выставлено объявление: лицам, поддерживающим военную оккупацию Украины, вход нежелателен. — Это кто такое придумал?— спрашиваю я. — Ой, не знаю, — отворачивает лицо одна из сотрудниц. — Коллектив, — отвечает мне, улыбаясь, её начальница. И, спохватываясь, поправляется:
— Это Булгаков придумал! Булгаков над схваткой! Но это неправда. В экскурсии по музею, которая внешне выстроена как антивоенная, ловко расставлены акценты. Москва — город, по которому разгуливает дьявол, Киев — богоспасаемый город храмов.
Рядом с музеем — сидящий на скамейке памятник писателю (с надписью только на украинском языке). Нос памятника лоснится. Прямо сейчас там щебечет по-украински стайка старшеклассниц. Они трут Булгакову нос, обнимают его за шею, закидывают ноги ему на колени — и фотографируются, фотографируются… За всем этим спокойно наблюдает педагог. Но — они же дети…
Русскоязычная
пресса Киева производит более удручающее впечатление, которое
возрастает многократно, когда читаешь то, что пишут там российские
журналисты. Они тоже заявляют о своей позиции «над схваткой». И это
такая же неправда. В их текстах — то же отсутствие желания разобраться,
кто именно устраивал «варварские бомбёжки» жилых кварталов, кто громил
электростанции, шахты и больницы.
«Виноваты обе стороны» — формула, полная безотчётного цинизма. Российские журналисты — среди них редактор журнала «Русский репортёр» Виталий Лейбин — в украинской прессе точно так же, как их украинские коллеги, пишут о правительстве ДНР в иронических кавычках и не устают упрекать его за то, что оно никак не наладит мирную жизнь.
Лицемерная позиция российской стороны лишь усугубляет главную болезнь Киева — безответственность. Это мир, в котором украинец Давид Черкасский снимает украинский мультфильм «Остров сокровищ» (и всё это вместе называется украинской школой анимации, которая была куда лучше московского «Союзмультфильма»).
Мир, в котором Россию одновременно считают злостной империей и не признают за ней право на имперское наследство — при этом, снося памятники Ленину, Украина не сомневается в своём праве на наследство советское.
Мир «украино-европейцев», которые не понимают, зачем вообще отдавать России долг за газ (разве что этого потребуют «европейские партнёры»). Мир, который не просто потерял ориентиры, но сознательно старался их забыть. В этом зазеркальном мире с Донбасса уезжают миллионы, из них в России оказывается всего восемьсот тысяч беженцев. Слова российского министра Лаврова о том, что в Донбассе много российских добровольцев, здесь приравниваются к официальному признанию, что Украина воюет с Россией, и в прессе обсуждается, выведет ли Россия свои войска…
Несколько дней назад побывавший в Донбассе латвийский политолог Эйнарс Граудиньш рассказал о зверствах украинских «добровольческих батальонов» и охарактеризовал происходящее как гуманитарную катастрофу и полный административный коллапс: «Киевская власть отключила от центральных серверов и реестров полностью эти республики, и сегодня там всё, что касается гражданской жизни, – тысячу вопросов – это всё заторможено, это сделать невозможно».
Но Киев делает вид, что всё нормально. И российские журналисты, которые в украинских СМИ занимают нишу «миротворцев», отнюдь не спешат дать Киеву понять, что его поведение недопустимо, перекладывая львиную долю вины за необустройство мирной жизни на ополчение. Складывается впечатление, что никто не хочет брать на себя ответственность за эту большую и несчастную территорию и пытаться исправить то, что с нею произошло за последние полгода.
Источник
«Виноваты обе стороны» — формула, полная безотчётного цинизма. Российские журналисты — среди них редактор журнала «Русский репортёр» Виталий Лейбин — в украинской прессе точно так же, как их украинские коллеги, пишут о правительстве ДНР в иронических кавычках и не устают упрекать его за то, что оно никак не наладит мирную жизнь.
Лицемерная позиция российской стороны лишь усугубляет главную болезнь Киева — безответственность. Это мир, в котором украинец Давид Черкасский снимает украинский мультфильм «Остров сокровищ» (и всё это вместе называется украинской школой анимации, которая была куда лучше московского «Союзмультфильма»).
Мир, в котором Россию одновременно считают злостной империей и не признают за ней право на имперское наследство — при этом, снося памятники Ленину, Украина не сомневается в своём праве на наследство советское.
Мир «украино-европейцев», которые не понимают, зачем вообще отдавать России долг за газ (разве что этого потребуют «европейские партнёры»). Мир, который не просто потерял ориентиры, но сознательно старался их забыть. В этом зазеркальном мире с Донбасса уезжают миллионы, из них в России оказывается всего восемьсот тысяч беженцев. Слова российского министра Лаврова о том, что в Донбассе много российских добровольцев, здесь приравниваются к официальному признанию, что Украина воюет с Россией, и в прессе обсуждается, выведет ли Россия свои войска…
«Ну
а чего вы от них хотите? – спрашивает политический журналист Владимир
Скачко, ещё один из оставшихся «последних могикан». – За пять с
половиной месяцев АТО – шестнадцать тысяч трупов, пять тысячпропавших
без вести. Вы хотите, чтобы они признали, что им дала отпор кучка
ополченцев?» Украинское двоемыслие Скачко называет когнитивным
диссонансом и объясняет так: «Дети дома говорят по-русски. Потом они
идут в школу, и там их учат по-украински, причём учат те, кто и
украинский-то знает плохо. В итоге они толком не знают ни того, ни
другого языка, не умеют оперировать сложными понятиями. Таким народом
легко управлять. Двадцать три года в головы молодёжи вдалбливалась
мысль: «Ты украинец, и уже поэтому ты – лучший». Душевный вакуум не
терпит незаполненности. Он и был заполнен этой нехитрой идеей».
По
Крещатику медленно движется людская толпа. Это местный Марш мира.
Примерно тысяча инвалидов – колясочников и ходячих. Их опекают
организаторы. «Украине нужен мир!» – многократно повторяется лозунг.
Инвалиды (некоторые одеты в синее и жёлтое), улыбаются и машут
сине-жёлтыми флагами и флажками. Когда толпа достигает Майдана
Незалежности, начинается скандирование: «Украина – единая страна!»
Противоречия собравшиеся не замечают. Но это ещё ничего. Когда на Подоле
реконструировали гостиный двор, там собирались недовольные проектом
протестующие. Всё было спокойно и дружелюбно, пока не пришла туда партия
«Свобода» и не начала скандировать: «Кто не скачет – тот москаль!» И
горожане – обычные мирные киевляне – начали скакать…
Постскриптум
Киев продолжает жить так, будто ничего не происходит. Будто бы украинская армия не ведёт, несмотря на объявленное перемирие, каждодневный обстрел городов и заводов, будто не льётся кровь и не вскрываются массовые захоронения убитых мирных жителей...Несколько дней назад побывавший в Донбассе латвийский политолог Эйнарс Граудиньш рассказал о зверствах украинских «добровольческих батальонов» и охарактеризовал происходящее как гуманитарную катастрофу и полный административный коллапс: «Киевская власть отключила от центральных серверов и реестров полностью эти республики, и сегодня там всё, что касается гражданской жизни, – тысячу вопросов – это всё заторможено, это сделать невозможно».
Но Киев делает вид, что всё нормально. И российские журналисты, которые в украинских СМИ занимают нишу «миротворцев», отнюдь не спешат дать Киеву понять, что его поведение недопустимо, перекладывая львиную долю вины за необустройство мирной жизни на ополчение. Складывается впечатление, что никто не хочет брать на себя ответственность за эту большую и несчастную территорию и пытаться исправить то, что с нею произошло за последние полгода.
Источник
