Лена заговорила

После 17 лет молчания Лена -- одна из пленниц Скопинского маньяка -- решилась на интервью

В отличие от другой пленницы Кати, которая прорабатывала свою травму, рассказывая о пережитом ужасе, Лена молчала.


Ей было больно -- невыносимо больно -- возвращаться в тот ужас, пусть и не наяву, а в воспоминаниях.

Эту боль, в которой Лена живёт и по сей день, невозможно не прочувствовать.

Эту боль -- не подделать, не сыграть и, наверное, не преодолеть.



Эта боль настолько сильна, что выходит за пределы экранов, в которые мы все сейчас таращимся, и заполняет собой пространство уже вокруг нас -- людей, не имеющих, казалось бы, никакого отношения к трагедии девушек.



И вот мы -- совершенно посторонние люди -- уже разделяем эту их боль, и впускаем её в свои собственные сердца. Не можем не впустить.

Просто потому, что мы -- люди.

Честные или не очень. Щедрые или жадненькие. Великодушные или завистливые. В данном случае, это неважно.

Все эти и другие наши характеристики, изменяемые на протяжении жизни или даже в течение одного дня, отходят на второй план. На первый же выходит то, что составляет суть практически каждого и каждой из нас, а именно: человечность.


И именно эта самая человечность позволяет нам всем сделать единственно правильный выбор в данной ситуации: встать на сторону Лены и Кати и заклеймить того, кто их истязал: насиловал, морил голодом, бил резиновым шлангом и травил газом на протяжении почти 4 лет.

Из воспоминаний Кати:

Пришел Виктор. Он был достаточно высокого роста, среднего телосложения, с большими и какими-то грязноватыми руками.

— Ты еще не разделась? — удивился он.

— Зачем? — я сделала вид, что не понимаю его.

— Как зачем? Трахаться будем!

— Я не хочу! — слезы сами полились из глаз... — Отвезите нас домой! Где Лена?!

Но ответа не последовало. Он молча вышел из гаража. А через минуту туда зашел Леша. Мужчина приблизился ко мне и слегка ударил по щеке.

— Если сейчас ты не разденешься и не сделаешь, что тебе говорит Виктор, я отпущу собак, и они вас загрызут.

На момент заточения Катя была девственницей. Лена родила в подвале двоих детей, третий ребёнок родился мёртвым.

В тот страшный вечер Мохов опоил их снотворным, изнасиловал и запер в подвал на 6 метров под землёй. Три года изверг продуманно, старательно, целенаправленно рыл подвал, чтобы потом четыре года калечить там девчонок.

Из воспоминаний Кати:

Сны мне снились нечасто, но один я запомнила: бегу я навстречу своей маме, достигаю ее, тяну к ней руки и попадаю в ее объятия, ощущение маминого тепла было настолько отчетливым, что когда я проснулась, на секунды мне показалось, что то, что окружает меня сейчас — жуткий вымысел, а то, что я видела во сне, — реальность.

Прочитав отрывки из книги Кати, прочувствовав боль Лены, в которой она живёт и сегодня, вы считаете допустимым устраивать хиханьки с их мучителем у всех на виду?



Что, по-вашему, испытали Лена и Катя, увидев довольные рожи ведущей и маньяка, с огоньком обсуждающих его сексуальные предпочтения и позы, в которых он измывался над ними?



Повторю: Кате на момент заточения в бункер было 14 лет, Лене -- 17.

Непринуждённые хиханьки с маньяком -- это, по-вашему, и есть журналистика?



Вот как на этот вопрос ответила та, кто эти хиханьки, собственно, и устроила:




Посмотрев это видео, вернитесь, пожалуйста, в видео, в котором Лена рассказывает о пережитом ужасе. Пересмотрите его.

Сравните выражения лиц этих двух женщин, рассказывающих об одной и той же истории, но под разными углами.

Одна -- под углом той, кто её проживала в сыром, тёмном бункере, насилуемая и избиваемая вновь и вновь.

Другая -- под углом избалованной донельзя дочурки мэра, которая в то время, когда маньяк измывался над девчонками, протирала лобком лобное место дома 2 и скакала гламурной страшилой по тусовкам Москвы.

Сдаётся мне, что женщина на втором видео -- никакая не журналистка, а тот самый редкий человек, который не способен к эмпатии.

Мохов ведь тоже не способен. Вот и встретились два неспособных: обсудили, поржали. Не, нуачо?

Даже когда эта женщина старается эту самую эмпатию изобразить, получается как-то неуклюже, неловко и жутко наиграно.

Вот с маньяком она веселится искренне, понимает его. В коллаже сверху мы наблюдаем совершенно не поддельную эмоцию на её некрасивом лице.

А вот в те моменты, когда нужно выразить сочувствие, человечность, на лице этой бездушной бабы застывает какая-то глупая, пошлая гримаса. Как сказал бы Станиславский: «Не верю»
. В коллаже снизу видите? Вот она.


Похоже на правду? Как таких в народе называют?

lena-miro