Александр Роджерс вспоминает период протестов на юго-восточной Украине, начавшихся ровно год назад

Так получилось, что в Донецк я приехал в то самое злополучное 2 мая. В Виннице больше оставаться было нельзя, семья самолётом отправилась в Россию, а я поездом на восток. И уже в плацкарте меня застал звонок главы винницкого «Правого сектора», полный угроз и бессильной злобы. Но поздно, поезд ушёл и ищи ветра в поле.


На тот момент в Донецке я знал ровно одного человека, с которым пересекался за пять лет до этого, и эта поездка была чистой воды авантюрой. Я оставил дом, друзей, любимые улицы города всей моей жизни, чтобы принять сторону тех, кто не был согласен с губительным западным вектором «развития» (а точнее деградации), и кто не принимал пришедшую к власти в результате незаконного переворота марионеточную хунту.

На тот момент ни о каком сепаратизме ещё не шло и речи. Жители Донецка, Луганска, Харькова, Одессы, Запорожья хотели равенства прав, больше автономии для своих регионов, возможности беспрепятственно получать доступ к сокровищнице русской культуры и тому подобных вещей.

На референдум планировалось вынести не вопрос о независимости ДНР и ЛНР, а обсуждалась возможность федерализации или статуса автономии (как у Крыма до того). Подавляющее большинство было настроено на переговоры. По Донецку беспрепятственно ходили представители «Правого сектора», а их штаб был в паре кварталов от места, где я поселился.

Лично я, когда ездил в Киев на телевидение и круглые столы, говорил о необходимости перезапуска украинской государственности после разрыва преемственности власти, о новом конституционном процессе, о необходимости в первую очередь проводить парламентские, а не президентские выборы (потому что именно законодательная власть лежит в основе государственности). Я даже был противником федерализации, меня беспокоило только достижение консенсуса в обществе, когда бы интересы всех регионов и национальностей были бы учтены и согласованы. Но это был глас вопиющего в пустыне.

Уже активно раскручивалась пропаганда неполноценности жителей Донбасса, «дотационности» этих регионов, ущербности русской культуры (со стороны откровенно скудной на таланты Галиции это было особенно дико слушать). Пришедшие к власти в Киеве олигархи считали, что они поймали Бога за бороду и не хотели никого слушать.

И вместо переговоров, круглых столов, компромиссов, общественного диалога, хунта попыталась задавить восток грубой и жестокой силой (она до сих пор пытается это сделать, невзирая на провальность всех предпринятых киевским режимом попыток). А агрессия всегда провоцирует адекватный ответ.

Все прекрасно помнят, как жители Донбасса останавливали посланную Турчиновым и Яценюком бронетехнику голыми руками, а против увешанных оружием нацгадов на блок-постах стояли мужики с палками. Я первого человека с автоматом увидел на Донбассе 11 мая, двое автоматчиков охраняли ЦИК референдума. И на тот момент это смотрелось дико и неестественно. Народ, даже настроившись на развод, до последнего думал, что всё будет мирно и цивилизованно, как у Чехии со Словакией.

Даже после 2 мая, когда озверевшие ультраправые уроды, замотавшись в жёлто-голубые тряпки и крича «Слава Украине» сжигали одесситов заживо, был ещё призрачный шанс договориться. Киев мог осудить это преступление, провести расследование, максимально строго наказать виновных. Но нет, это же «надлюдыны» сожгли бесправных «ватников», и киевский режим назвал преступников героями. И тогда жители Донбасса поняли, что если они не будут защищаться, то их будут точно также безнаказанно убивать и жечь.

А 9 мая в Мариуполе, когда по приказу Ляшко нацгады на бронетехнике расстреляли мирный праздник, а после этого перебили, используя бронетехнику и РПГ, сотрудников местного УМВД, только поставило в этом понимании жирную точку. Если нацисты безнаказанно убивают даже сотрудников правоохранительных органов, то никакой защиты от них в этом государстве для жителей Донбасса не будет.

После всего этого у местных жителей просто не было выбора, кроме как поставить на референдуме вопрос о выходе из состава бывшей Украины, и создавать народное ополчение для самообороны от вооружённых неонацистских группировок.

А дальше я начал выстраивать информационную сеть, устанавливая сотни контактов по всему региону (и далеко за его пределами) и собирая информацию о происходящем в десятках населённых пунктов. В результате я получал максимально полную картину событий, выдавая результирующие сводки «От Советского Информбюро». На тот момент там ещё практически не было журналистов, ни «LifeNews», ни «Россия-24», ни других каналов, и это был один из немногих источников информации для внешнего мира.

Когда Пашинский поехал под Славянск, он привёз с собой тех самых снайперов с майдана. И одного из них ликвидировали ополченцы, захватив трофейную снайперскую винтовку. Я тогда несколько дней гонялся за этой винтовкой, наступая ей на пятки, но связь с людьми на местах постоянно прерывалась, винтовка переходила из рук в руки, и в результате ушла «в дело». А потом Славянск попал в окружение, связь стала совсем плохой и ситуативной, а ситуация в городе слишком быстро меняющейся, и я потерял её дальнейший след.

Между тем, киевский режим стягивал войска на Донбасс, колонны бронетехники приближались всё ближе к Донецку и Луганску, и ополченцы стремительно вооружались – склады МВД и СБУ, патронный завод, воинские части, склады боеприпасов и даже музеи вычищались подчистую. В то время мне приходилось видеть кроме обычных армейских АК и ППШ, и СВТ, и даже пару винтовок Мосина.

Каждое утро я видел, как мужики с заговорщическим видом собирались «отжимать» у ВСУ технику и оружие, а после обеда возвращались довольные, зачастую уже на броне и с кучей трофеев. Причём делалось это всё с самым обыденным видом, как будто сходить на соседний ставок порыбачить.

Где-то в начале июня, насмотревшись на бытовой героизм местных жителей, я написал, что сколько бы хунта не нагнала на Донбасс карателей, они всё равно обречены на поражение. Это было за два месяца до Южного котла, за три до Иловайского и за семь до Дебальцево.