Душа бомжа
Автор этой проникновенной истории пожелал остаться неизвестным. Но она западает в душу – отчего и выкладываю ее, слегка переведя с русского малограмотного на литературный русский.
Еду я в электричке. Входит бомж. Синяк синяком. Морда опухшая. На вид лет 70.
Оглядевшись, начинает:
– Граждане господа, три дня не ел. Честно. Воровать боюсь, потому что сил нет убежать. А есть очень хочется. Подайте, кто сколько сможет. На лицо не смотрите, пью я. И то, что дадите, наверное, тоже пропью!
И пошел по вагону.
Народ у нас добрый – быстро накидали бедолаге что-то мелкими бумажками с монетами.
В конце вагона он остановился, повернулся к пассажирам лицом, поклонился в ноги.
– Спасибо, граждане-господа. Дай вам всем Бог!
И тут вдруг сидящий у последнего окна мужик злобного вида в надзирательских очках как заорет на бомжа:
– Мразь, гнида, побираешься тут, денег просишь. А мне, может, семью нечем кормить. А меня, может, уволили третьего дня. Но я вот не хожу с протянутой рукой…
В ответ бомж на глазах всего вагона достает из своих карманов всё, что у него есть, тысячи две, наверное, разными бумажками с мелочью, и протягивает оппоненту:
– На, возьми. Тебе нужней.
– Что? – изумляется тот до глубины своих очков. – Ты?.. Мне?..
– А почему нет? Все под одним Богом ходим. А мне еще дадут. Люди же добрые! – Сует деньги очкастому в его растерянные руки и уходит в тамбур.
– А ну постой! – вскакивает тот и выбегает следом за бомжом.
Весь вагон притих, вслушиваясь в отрывки долетавшего из тамбура диалога. Суть его заключалась в том, что один орал, что все люди – гады. Другой уверял, что они добры и прекрасны. Кончилось всё тем, что бомж пошел дальше, а очкастый остался в тамбуре один. Закурил, явно не желая возвращаться в вагон, ставший свидетелем этой внезапной стычки.
Поезд остановился на очередной станции. Вышли и вошли пассажиры.
Очкастый, докурив, вернулся в вагон и сел на свое место у окна.
На него уже никто не обращал внимания. Вагон уже жил своей обычной жизнью.
Проехали еще пару остановок. Вот и моя станция. Иду на выход, мельком озираюсь на героя давешней перебранки – а он, отвернувшись к окну, плачет настоящими, величиной с горошину, слезами…
Еду я в электричке. Входит бомж. Синяк синяком. Морда опухшая. На вид лет 70.
Оглядевшись, начинает:
– Граждане господа, три дня не ел. Честно. Воровать боюсь, потому что сил нет убежать. А есть очень хочется. Подайте, кто сколько сможет. На лицо не смотрите, пью я. И то, что дадите, наверное, тоже пропью!
И пошел по вагону.
Народ у нас добрый – быстро накидали бедолаге что-то мелкими бумажками с монетами.
В конце вагона он остановился, повернулся к пассажирам лицом, поклонился в ноги.
– Спасибо, граждане-господа. Дай вам всем Бог!
И тут вдруг сидящий у последнего окна мужик злобного вида в надзирательских очках как заорет на бомжа:
– Мразь, гнида, побираешься тут, денег просишь. А мне, может, семью нечем кормить. А меня, может, уволили третьего дня. Но я вот не хожу с протянутой рукой…
В ответ бомж на глазах всего вагона достает из своих карманов всё, что у него есть, тысячи две, наверное, разными бумажками с мелочью, и протягивает оппоненту:
– На, возьми. Тебе нужней.
– Что? – изумляется тот до глубины своих очков. – Ты?.. Мне?..
– А почему нет? Все под одним Богом ходим. А мне еще дадут. Люди же добрые! – Сует деньги очкастому в его растерянные руки и уходит в тамбур.
– А ну постой! – вскакивает тот и выбегает следом за бомжом.
Весь вагон притих, вслушиваясь в отрывки долетавшего из тамбура диалога. Суть его заключалась в том, что один орал, что все люди – гады. Другой уверял, что они добры и прекрасны. Кончилось всё тем, что бомж пошел дальше, а очкастый остался в тамбуре один. Закурил, явно не желая возвращаться в вагон, ставший свидетелем этой внезапной стычки.
Поезд остановился на очередной станции. Вышли и вошли пассажиры.
Очкастый, докурив, вернулся в вагон и сел на свое место у окна.
На него уже никто не обращал внимания. Вагон уже жил своей обычной жизнью.
Проехали еще пару остановок. Вот и моя станция. Иду на выход, мельком озираюсь на героя давешней перебранки – а он, отвернувшись к окну, плачет настоящими, величиной с горошину, слезами…
Комментариев нет: