ГЕНИЙ НАИЗНАНКУ. КНИГА 4. ГЕНИЙ И СВИНСТВО
«Тупорылый виршемаз»
Название главы мной закавычено, т.к. в этими словами из поэмы «Сон» восходящая звезда украинского Парнаса охарактеризовал в 1844 году своего старшего собрата по перу, изображённого на известном портрете кисти К.Брюллова. Портрета – судьбоносного для автора рифмованной характеристики. Но давайте по порядку.
За 6 лет до написания поэмы в Летнем саду, что во граде Св. Петра, столичным художником Иваном Сошенко был замечен юный рисовальщик скульптур. Назвался Тарасом Шевченко, дворовым человеком пана Энгельгардта. Малюнки его приобрели в глазах случайного открывателя таланта тем большую ценность, что тот оказался малороссом, земляком. Иван не медля, с хохлацкой деловитостью, организовал влиятельную группу по освобождению Тараса из неволи. В неё вошли, кроме Сошенко, знаменитый Карл Брюллов, чьё полотно «Последний день Помпеи» стало «для русской кисти первым днём», и Василий Жуковский. Без этого приближённого к императорской семье зачинателя романтизма в русской литературе, известно, «не было бы Пушкина». А в в украинской – Шевченко.
Говоря современным языком, Сошенко, Брюллов и Жуковский «сообразили на троих». Второй из троицы засел за портрет, третий ему позировал. Загодя сговорились с императрицей о лотерее, чтобы выручить за живописную работу 2500 рублей. Такую «заоблачную» по тем временам сумму запросил владелец крепостного.
В настоящей главе основное внимание на Жуковского, об остальных участниках человеклюбивого действа поговорим позже. Благороднейший Василий Андреевич был душа-человек, всеми любимый и всех любящий. Таким и предстал на холсте великого Карла. Среди записей моего информатора я нашёл описание этого портрета:
Образ поэта-романтика проникнут тихой сосредоточенностью и умиротворением. Наклонив слегка голову к плечу и сложив на коленях руки, Жуковский присел к столу с книгами, спокойно и сердечно внимая собеседнику. Гармоничны и плавны линии, очерчивающие голову и фигуру. Глубок и мягок красновато-коричневый колорит, соответствующий общему облику поэта. Современники считали этот портрет Жуковского одним из лучших «как по сходству, так и по выражению характера целого. Облик поэта полон тихого лиризма, серьезности и доброты. Сдержанность исполнительской манеры, отсутствие какой-либо внешней аффектации характеризуют это замечательное произведение.
Давайте и мы внимательно рассмотрим это произведение кисти выдающегося мастера. Он под рукой – в интернете. Уверен, со многими из приведенных выше слов согласятся читатели. Одного мы не увидим – тупорылого виршемаза, как без какого-либо основания назвал его скорый на характеристики Тарас. Для этого надо обладать особым зрением – зрением Великого Кобзаря, который, будучи всесторонне одарён музами, пуще всего обладал даром оплёвывать своих благодетелей. А на том холсте – первейший из них, оплёванных.
Смягчающее обстоятельство
Я пытаюсь найти смягчающие обстоятельства этого… осторожно скажу, свинства, чтобы не использовать синонимов (мерзость, гнусность, гадость, паскудство, др.). Кажется, нашёл, как говаривал старик Архимед, смывая грязь в ванне. Разящая характеристика легендарному уже, пожилому литератору дана самородком из днепровской глубинки не сразу, после выкупа, а спустя более 5-и лет. Вполне достаточно, согласитесь, чтобы забыть благодеяние. Притом, созревавший в свободном питомце Академии художеств поэтический гений подвёргся дьявольскому соблазну. И, увы, не устоял.
Часть вины за душевную слабость Гения справедливо, думается мне, можно переложить на Сошенко и его легкомысленную подругу. На первых порах добросердечный Иван пригрел земляка на своей съёмной квартире - дал ему угол, подкармливал, «натаскивал» в живописи, «за спасибо» (sic!: особое шевченковское «спасибо»), хотя сам не роскошествовал. Натурщицей для двух друзей-художников служила невеста старшего, по имени Мария-Амелия.
Как-то засидевшийся в женихах девственник Сошенко, решившись сделать Маше предложение по всей форме, удалился за новым сюртуком. Возвратившись от портного в приподнятом настроении, узрел невесту в рабочем состоянии, то есть обнажённой. Но не это поразило опытного портретиста (натурщица на то и натурщица, чтобы находиться в мастерской в чём мать родила). Полностью обнажённым предстал перед ним и друг сердечный, начинающий художник Тарас. Притом, голышей не разделял мольберт, отнюдь. Оба помещались… (прошу читателей, коим менее 16-лет, покинуть эту страницу)… Оба помещались, простите за натурализм, на узкой постели хозяина. Мы не знаем, была ли Маша хороша лицом. Но не устоявший перед нею Тарас оставил благодарным потомкам её живописную спину и кое-что ниже. Очень вдохновляет на служение высокому искусству. Разумеется, друг Иван указал другу Тарасу на дверь, назвав его на прощанье, предполагаю, неблагодарной свиньёй. Свадьба не состоялась. Маша, забеременевшая от прекрасного (по сравнению с Сошенко) кандидата в великие кобзари, кончила плохо, услышав вслед от соблазнителя: «Покритка!» (б…дь, укр.). Обманутого Ивана судьба незаслуженно наказала, как художника, забвением.
А вот Тарас гениально выкрутился: он написал бессмертную поэму, превратив петербуржку Машу в украинку Катерину, соблазнённую и покинутую чарiвником з Московщини , предупредив тем самым на 200 лет вперёд всех землячек, которые заполнят бордели Европы: «Кохайтеся, чорнобривi, та не з москалями». И отбыл гострить сокиру – на всех ворогiв, на одного – особо, добре. А вы думали, гусиное перо?
Так что свинский поступок уже маститого поэта по отношению к Жуковскому обоснован логическим развитием этой способности из описанного случая в квартире-мастерской одного из благодетелей несчастного Тараса. А что досталось другим, которые приняли решающее участие в судьбе Гения?
Сука, сучка и щенята
Наследием старины стали для нас портреты членов семьи Николая Павловича Романова. Кроме главы августейшего семейства, величественного, статного, наделённого суровой красотой, истинно мужской, мы видим его супругу – императрицу Александру Фёдоровну (до крещение в православие, Шарлотту-Каролину), имеем возможность созерцать их детей, и в нежном возрасте, и взрослых, - Марию и Александра Николаевичей. Что характерно, царица, наследник престола и великая княжна наделены родителями телесной красотой, что редкость в других монарших домах Европы. И, более того, близкие царя, смотрящие на нас с портретов, в той или иной степени привлекательны выражением душевной щедрости.
Особенно это качество было свойственно императрице. По призванию, не по «чину», она взяла в свои руки все основные направления благотворительности в стране. Она лично вникала в устройство богоугодных заведений, увеличила число и реорганизовала их. Более 2/3 личных сумм… тратила на дела благотворения и милосердия; помощь выражалась не одними деньгами, но и участием ко всякому, доходившему до ее сведения горю. Царица покровительствовала Императорскому женскому патриотическому обществу и Елизаветинскому институту. Пользуясь неизменным влиянием на государя, Александра Федоровна часто смягчала проявления строгости, характеризующие эпоху николаевского царствования (из записок современника. – С.С-В.). И когда пришла очередь крепостного Тараса Шевченко, отмеченного талантом, супруга Николая I приняла живейшее участие в нём, поддержала идею лотереи, из личных сумм выделила 400 рублей (и по 300 рублей каждый дали её старшие дети, Мария и Александр). Видимо, не только за привлекательные черты лица назвал её учитель Пушкина «Гением чистой красоты» (ученик повторит эту фразу в своём послании Анне Керн). Красива была её чистая душа. Были ли изъяны внешности? Да, они в своё время появились и с годами накапливались. Выступление декабристов на Сенатской площади в 1825 году отметило её нервным тиком на прекрасном лице и стало причиной развития худобы, истощения. Ведь господа Рылеевы не скрывали своих намерений пустить под нож весь царский род (в этом «точитель ножей» стал предшественником «гострителя сокиры»).
Именно эти внешние, приобретённые по чужой злой воле недостатки и заметил злопамятно Шевченко. Почему «зло»? Видимо, иначе не мог. Таковым уродился. А ведь знал о роли императрицы в своём освобождении, что отражено в повести «Художник». Читаем в поэме «Сон»: «…Цариця небога,// Мов опеньок засушений,// Тонка, довгонога,// Та ще на лихо, сердешне,// Хита (трясёт. – С.С-В.) головою». Дальше строки о «тупорылом», потом опять шарахается к «любимому» образу: «…А диво-цариця,// Мов та чапля меж птахами,// Скаче, бадьориться». Казалось бы, с годами всё злое забывается, и реальное и надуманное. Да, у обыкновенных людей это так. Но наш герой не обыкновенный. Он гений. Простите за описку, Гений(!!!). Он запамятовал, что оскорблённый за больную жену царь упёк его в Орскую крепость, дабы научить молодого хама хорошим манерам, позволив в течение года выслужить офицерский чин. Не выслужил, ибо фактически не служил – открыто писал портреты сослуживцев и их жён, тайно – вирши. Не оценил великодушие нового царя, вернувшено его к гражданской жизни.
Спустя 16 лет после того белогорячечного, похоже, «Сна», когда добрую душу новопреставленной Александры забирает к себе Бог, а тело её опускают под пол царской усыпальницы, Великий Кобзарь, сам на пороге вечности, не упускает возможности «пнуть лежачую» и её детей. 20 октября 1860 года он записывает: «Тебе ж, о Cуко! // ми самі, і наші внуки,// І миром люди прокленуть!// Не прокленуть, а тілько плюнуть//На тих оддоєних щенят,// Що ти щепила…». Думаю, переводить на русский язык не обязательно. Столь концентрированное зло для любого иноязычного читателя – зло. Да и воспитание не позволяет мне цитировать на родном языке грязную брань в адрес женщины, тем более безвременно умершей из жизни от болезни.
По поводу одного из «щенят» (щенков). Я не смог перевести слово «оддоєний», но догадался, что речь у пиита из Кирилловки идёт о старшем сыне Николая Павловича, который к тому времени стал императором Александром II. Можно было бы мне здесь не упоминать о нём, поскольку те 300 рублей из его кармана стали забытым фактом в биографии Гения. Но дело в том, что как раз в то время царствующий щеня (в другом месте – кобельок) открыто готовился к освобождению крестьян, в том числе родных сестёр Великого Кобзаря. Короче говоря, сын матери, вторично оскорблённой без какого-либо повода и рассудку вопреки, седоусым уже пиитом, не только пропустил мимо ушей и глаз то, за что мог покарать смертельного обидчика по всей строгости закона, но и объективно покрывал личный долг Шевченко. Старый, отметим в уме, долг перед его сёстрами.
Тому, кто не в курсе дела, объясняю: ещё до виртуальной солдатской лямки у Тараса появилась возможность выкупить из неволи сестёр. Немалые деньги на выкуп собрала среди аристократов княжна Репнина, испытывавшая к самородку чисто русскую любовь-жалость; передала их в заботливые (казалось ей) руки брата крепостных девушек. А тот… тово… денежки прокутил, щадяще говоря. Так, видать, стыдно ему стало, что решил затаиться от сестёр на долгие 10 лет. Будто умер. Только в Орске, вздохнув в отдалении, записал на тайном листке: «А сестри!, сестри! Горе вам,// Мої голубки молодії,// для кого в світі живете?// Ви в наймах виросли чужії,// У наймах коси побiлiють, //У наймах сестри й умрете!…».
И умерли бы «в наймах», если бы не оддоєне щеня. Этот случай выносит на поверхность сразу два примера. Первый – пример чёрной неблагодарности к живым источникам добра, которая стала «визитной карточкой» нашего Гения. Второй пример – проявление истинного ума и благородства, не отмеченного гениальностью, тем не менее, заслуживающего благодарной памяти потомков. Я говорю об Александре II Освободителе.
Сергей Сокуров
Комментариев нет: