О России и Путине без прикрас (часть 2)
Потому что способов коммуникации между Путиным и его большинством — если не считать (раз в шесть лет) голосования на президентских выборах — можно считать, что и не осталось.
Не так давно один видный представитель экспертного сообщества, обсуждая любимую тему этого сообщества — про башни, подъезды и кто за кем стоит, — вдруг огорчённо признал, что не совсем понимает, кто же у них теперь там «за зубцами» главный. «Вот раньше была олигархическая медиакратия, — пояснял своё недоумение эксперт. — Потом вертикально интегрированный телевизор и всем рулила одна из «башен». Потом в «башне» поменяли начальника. А теперь? Теперь рулит не Старая площадь, и даже не Кремль. Теперь всем рулит медиалогия!»
…На рубеже 2000-х роль информационно-аналитического сопровождения политики (и соответствующих аналитических и социологических измерений) становилась все более значительной. Противостоящие друг другу группы политических и олигархических интересов боролись за выгодную им трактовку информационной повестки дня, чтобы добиться необходимых итогов голосования избирателей или повлиять на значимые решения власти. В этих условиях информационно-аналитическое и социологическое сопровождение политпланирования носило совершенно необходимый, прикладной и антикризисный характер, предлагая власти аргументы, сценарии, конкретные интерпретации и способы их внедрения в информационное поле — с учётом объективных данных, полученных с помощью мониторинговых и социологических исследований. Именно в таком качестве все это было необходимо для власти, которая в 1997—1998 гг. выступала в качестве всего лишь одного из субъектов информационно-политического процесса. А потом наступил острейший внутриэлитный кризис, связанный с предстоящей сменой первого лица.
Почти год подряд — в разгар «рельсовых войн» 1998 г., под угрозой импичмента Ельцину в мае 1999 г., в противостоянии с мощным объединением нелояльных Кремлю элитных групп (Примакова и Лужкова) осенью 1999 г. — «кремлёвские» балансировали над бездной утраты власти, и — впоследствии — уже никогда не смогли забыть об этом или начать игнорировать возможность возврата к этому.
Правящая команда, выйдя из критической полосы, консолидировалась, её способы саморегуляции — включая информационно-аналитическую и социологическую службы — приобрели устойчивый и системный характер. Но существенно изменилась суть их работы.
Власть фактически отказалась от партийно-политического строительства. Идиосинкразию стала вызывать любая политическая инициатива, даже лоялистская. «Равноудалив» независимые группы интересов от участия в формировании информационной повестки дня, подавив или вытеснив в маргиналии «информационно-политических игроков» (любимый когда-то термин), представлявших реальную или даже мнимую угрозу, АП установила режим «ручного управления» информационной политикой ведущих телеканалов и внутренней политикой в целом. «Информационные угрозы» в прежнем понимании ушли в ещё довольно слабый интернет и ими можно было пока пренебречь. Соответственно, изменился смысл политического и медийного планирования: вместо анализа тенденций, учёта угроз и формирования PR-воздействий в конкурентных условиях теперь необходимо было обеспечить (в том числе результатами экспертиз и социологическими данными) процедуры беспрепятственного выстраивания необходимой «информационной картинки». Наступило время, которое потом было обозначено хэштегом #сурковскаяпропаганда: время, когда управление информационной политикой (и вообще политикой) было заменено имитацией.
В это время роль экспертов и экспертиз, как ни странно, выросла. Только теперь «замеры» и мониторинги не помогали ориентироваться в окружении угроз и враждебных волевых импульсов, а создавали основу для симулякров, заполнивших собой опустошённое политическое поле.
Но время пустократии оказалось конечным. Система управления внутренней политикой, «задвинутая» на сценарных решениях и технологическом подходе, начисто игнорировала «смыслы», для неё политическая коммуникация не имела вообще никакого значения и заменялась — под телекамеры — муляжом: проплаченными манифестантами вместо молодёжных движений, лишёнными малейших признаков субъектности «андроидами» вместо партийных активистов и т.д. Считалось (и в какой-то мере обоснованно считалось), что в условиях «стабильности» и в отсутствие негативной пропаганды, сопоставимой по силе воздействия с госканалами, электоральный результат будет обеспечен.
Но на рубеже 2011−2012 гг., при появлении первых признаков неуправляемых угроз, выяснилось, что вся эта фабрика смыслозамещения перестаёт работать в один миг, что «андроиды», которым так и не позволили превратиться в субъектов политики, не вызывают сами по себе никаких позитивных эмоций у электората, и что единственным ресурсом выживания системы остаётся единственный сохранившийся в ней политический субъект, имеющий личные отношения с народом — Владимир Путин. Собственно, президентские выборы 2012 г. были организованы новым политическим штабом Кремля с чётким пониманием этого: никаких заумных «сценариев», никаких ряженых, никаких партийных «спецпроектов», а только Путин — и избиратели, ну и бюрократия всех уровней, работающая в мобилизационном режиме, работающая на то, чтобы максимально упростить и расчистить единственную необходимую коммуникацию — между избирателями и Путиным. Получилось.
А дальше политическая ситуация только ухудшалась. К запланированным трудностям по выполнению «майских указов» добавилась эскалация внешнеполитических проблем, власть и население попали под удар по всем направлениям: политическому, социальному, информационно-идеологическому. И система управления политическими процессами, не успев (или не имея возможностей и внутренних ресурсов) преобразоваться и подстроиться под новые вызовы, предстала такой, какой она только и умела быть — консервативной, охранительской и реакционной. То есть направленной исключительно на защиту статус-кво, использующей исключительно привычные и показавшие свою силу методы и действующей только в ответ, а не на опережение.
Соответственно, уникальная роль президента как единственного субъекта политики, политической коммуникации, идеологии и вообще единственного субъекта была почти на религиозном уровне объявлена достаточной и не требующей никакой субъектной помощи. Идеологи не нужны: все идеологические формулы нужно брать из выступлений президента. Политтехнологи не нужны: достаточно мобилизовать аппарат на выполнение поставленных президентом задач. Медиаактивность не нужна: достаточно обеспечивать правильную и исчерпывающую трансляцию вот этих — взятых из выступлений и решений президента — смыслов на всю страну. И, конечно, мониторить результаты.
И в этот самый момент оказалось, что мониторить, социологически исследовать и мерить рейтинги — это вообще единственное, что имеет смысл и может быть организовано в инициативном порядке, иногда на конкурентной основе, и это единственное, на что выделяют средства и к чему прислушиваются.
На этом фоне (напоминающем о своеобразной практике доктора Айболита: «Десять ночей подряд он лечит несчастных зверят — и ставит, и ставит им градусники…») элиты всех уровней тоже зациклились на мониторингах, социологии и рейтингах. Заботы местных начальников всё больше концентрируются вокруг тех списков критериев, по которым, как известно, оценивают их эффективность «наверху». И вместо того, чтобы организовывать реальность, которую бы описывала потом хорошая температура, начальники принимаются за градусники, забывая о воспалениях, простудах и радикулитах (социальных, конечно). А потом — и это совершенно логично — уже президенту приходится одёргивать губернаторов и прямо запрещать им тратить столь дефицитные сейчас бюджетные средства на PR-обеспечение имиджа губернатора в региональных и федеральных СМИ. Хотя, с другой стороны, пресса же мониторится! По тем сведениям, которые в местных газетах и интернет-СМИ публикуются, иногда можно сразу балл, а то и два, потерять или, наоборот, приобрести! А если эти деньги потратить прямо на дороги, то неизвестно, когда ещё это скажется на рейтинге…
Между тем, «рейтингобесие» не такая безобидная штука. Когда слишком много сил тратится на измерения, в какой-то момент может оказаться утрачен их объект. Постоянно всматривающаяся в собственные глаза власть рискует впасть в опасный транс и утратить то единственное, ради чего ей необходимы рейтинги, экспертизы и медиаметрия, — способность вовремя, эффективно и результативно реагировать на проблемы, вызовы и угрозы. А такая способность — опирающаяся на ресурсы, механизмы и практики, не сводящиеся к разным формам экспертного и/или бюрократического контроля, — такая способность нашей стране и нашему президенту сегодня не просто необходима, а необходима жизненно.
Потому что все ресурсы политбюрократической системы, системы-продолжателя советского номенклатурного режима, системы, нацеленной на бюрократическую самоизоляцию власти, — близки к своему исчерпанию.
Пирамида власти при делегировании всей полноты суверенитета первому лицу переворачивается, и вместо того чтобы опираться на устойчивое основание саморегулирующихся демократических и управленческих механизмов, первое лицо превращается в единственного в своём роде социально-политического атланта, вынужденного постоянно удерживать колоссальную властно-управленческую пирамиду в перевёрнутом виде за острие. Получается, что элита, вроде бы поставленная под жесточайший контроль и «ручное управление» со стороны первого лица, полностью и во всём безусловно и демонстративно покорная верховной власти лидера, отчитывающаяся только перед ним, гипертрофированно ему лояльная во всём, на самом деле не просто выводит себя из-под всякой ответственности перед народом, но и переводит на лидера «стрелки» возможного народного недовольства.
В каком-то смысле можно говорить о ситуативном «сговоре элит» — вовсе не обязательно конституированном (более того — не всегда умышленном) — в результате чего вокруг президента не просто возникла административная изоляция, но и был запущен процесс постепенного перекрытия любых каналов, которые позволили бы ему создать дополнительные линии социально-политического взаимодействия с институтами гражданского общества.
Но! Атлант держал пирамиду и не ронял её! Энергетики неподдельной — настоящей и никем не оспариваемой — народной поддержки системе хватило на 12 лет, в том числе на четыре года межеумочной «тандемократии». А это означало, что, в отличие от настоящего ЦК КПСС, подлинной реставрации номенклатурной системы не произошло: при том, что именно АП превратилась уже не просто в «пульт ручного управления», но в сильно автоматизированный пульт управления, не требующий, как правило, участия капитана, возможность и необходимость прямого взаимодействия президента с гражданами сохранилась. И не прекращалась ни на миг.
Все увидели это после многочисленных провалов, унылых митингов и некрасивых предвыборных кампаний в тот самый момент, когда Алексей Чалый вскинул руку, салютуя этой самой неразрывной связи Путина с Россией.
Увидели и осознали это и в элитах, и в АП: полностью исчерпав возможности имитационной «сурковщины», глубоко прочувствовав тот факт, что народная поддержка — это единственный реальный ресурс выживания как для страны, так и для системы власти, там принялись формировать в ускоренном режиме организационные механизмы гражданской коммуникации — ОНФ. Однако по вынужденным причинам — как в связи с отсутствием времени на естественное выращивание нового, так и при полном понимании необходимости действовать брутально (чтобы региональная бюрократия не успела перехватить и обессмыслить новый формат взаимодействия президента с его большинством) — получилось (там, где получилось) сформировать вместо гражданского общества что-то вроде «параллельной народной бюрократии».
Но именно в этот момент изгнанная за двери реальности политическая субъектность «полезла в окно».
Можно сказать (возвращаясь к историческим аналогиям), что Путин сполна хлебнул сегодня того же, что в своё время досталось Горбачёву — началось торможение.
Речь идёт не о содержательном сходстве — а об операционном совпадении: как бы там ни было, перед Горбачёвым, опиравшимся на огромный кредит доверия народа, на поддержку аппарата и вынужденным учитывать исчерпанность традиционных возможностей системы, стояла та же задача, что и перед Путиным — возглавить процесс изменения («перестройки») системы. Мы не будем сравнивать двух лидеров, их уровни и установки, а будем говорить только о технической стороне вопроса. Путин авторизовал власть и выстроил вертикаль для того, чтобы избавиться от недобросовестной, безответственной и неэффективной традиции управления и перейти к созданию новой, эффективной и достойной. Но его «диктатура закона», на самом деле никогда не достигавшая ни диктаторской жёсткости, ни юридической неотвратимости, встретила размытое и неавторизованное сопротивление именно сейчас, когда ему понадобилось опереться на новые, взращённые под его руководством, возможности страны. Спрятавшаяся за Путина от народа, прикрывшаяся антиреволюционной риторикой и лоялистской истерикой элита вдруг показала всю свою мощь и все возможности (оставаясь в полном подчинении у непререкаемого руководителя) так использовать сложившуюся инфраструктуру стабильности, чтобы везде, на всех уровнях, в каждом муниципалитете, на каждом министерском столе защитить свои интересы, прикрыть свои спины, не дать себя ущемить. Кому не дать? От кого защитить? Конечно, от этого непредсказуемого и вечно недовольного народа. Но ведь мы уже выяснили, что народ соблюдает контракт — он доверил представлять свои интересы Путину? Именно так. Именно против Путина и всех попыток его команды взять ситуацию под контроль в новых условиях работает новая реальность — анархия понятий многочисленных элитных групп, сила сопротивления многовертикальной неономенклатурной системы.
Но помимо анархии работает и злая воля, и злая традиция. Традиция смуты.
Комментариев нет: