О России и Путине без прикрас (Часть 1)
Тогда Россия и Путин — отчасти по наитию — выбрали друг друга и у них получилось. Сегодня Россия и Путин выбирают вместе. Выбирают судьбу.
Эта судьба, которую мы почувствовали и за которой рванули в марте 2014 года — неотменяемая, безальтернативная и — в каком-то смысле — гораздо более окончательная, чем пятнадцать лет назад. Потому что ответа на вопрос, получится у нас или не получится, пока что не существует. На нас — огромное бремя, с которым мы можем и не справиться. Точнее — справимся мы с ним или не справимся, неизвестно. Это зависит от нас и от внешних обстоятельств. Как пойдёт. А вот отказаться от этого бремени Общей Судьбы — мы уже не сможем. Ни мы, ни Путин. И после того, как выбор будет сделан, обратного хода не будет. Либо пойдём вперёд, поддерживаемые огромной созидательной силой русского Восхода, либо вперёд идти будет уже некому.
От стабильности к надежде
Путин-2014 — на новом витке спирали — вернулся к теме, с которой стартовал 15 лет назад. К теме «выхода из тени».Тогда — прорвав пустословие олигархов, коммунистов, губернаторов, «семейных», приглушив медийный хаос абсолютно свободного (и какого же безответственного!) березовско-гусинского агитпропа — Путин вдруг заговорил о совершенно простых вещах: о террористах, с прямым указанием конечного пункта их назначения, об олигархах, которых надлежит равноудалить, о диктатуре закона, об инвентаризации страны… Сейчас мы не будем досконально перебирать все эти и многие другие «теневые» до того темы — а среди них такие важные, как налоги, трудовые отношения, образование, федеративное устройство и управляемость регионов страны. Не будем и давать те или иные претенциозные оценки результатам первого путинского «вывода из тени»: многие сейчас пытаются эти результаты признать ничтожными. Но даже в перечислении, на уровне назывном, мы совершенно ясно видим с высоты минувших лет, какая колоссальная и какая системообразующая работа была проделана хотя бы в том, чтобы дать ответы на вызовы, казавшиеся пятнадцать лет назад неразрешимыми.
В России стали выплачиваться в срок зарплаты и пенсии (они не выплачивались в срок!). В России зарплаты стали выплачиваться «белыми» и в рублях (даже ценники в магазинах были в у.е.; в крупных фирмах больше половины зарплаты выдавалось в конвертах и в валюте!). В России губернаторы потеряли самоощущение никому не подотчётных удельных князьков, игнорирующих общегосударственную власть и национальные интересы (они уже готовились, создав специальный предвыборный блок, взять большинство в парламенте!). В России «олигархи» перестали манипулировать президентом и правительством, учиняя медийный беспредел вокруг собственных мелких гешефтов и гешефт-конфликтов (а учиняли такой беспредел, что не гнушались не только жестоко и наотмашь травить друг друга, министров, губернаторов, «демократического и либерального» президента Ельцина, но и за небольшие бабки выводить шахтёров на перекрытие стратегических магистралей, чтобы только порушить состав правительства или попросту урвать контрольный пакет акций в каком-нибудь «Интимсвязьинцесте»!)…
Что там ещё? Валютный резерв… (во сколько там он раз вырос? а, в 50 раз…). Средний уровень зарплат… (во сколько? а, в 14,7 раза, от 2.223 до 32.611 рублей в месяц), пенсий… (во сколько? в 14,5 раза, от 823 до 12.000 в месяц). Вооружённые силы… (какой оклад у офицеров? какая новая техника? какая дееспособность?) — и всё это, конечно, только за счёт нефти, выгодной конъюнктуры на сырьевых рынках, экстенсивного развития экономики (во всяком случае именно об этом — как об очевидности — постоянно твердит доминирующее в «экспертном» медиапространстве антипутинское меньшинство)…
Но первые двенадцать лет «путинского режима» (не переставшего быть «путинским» и после ухода Путина с должности президента) собственно, и стали годами, в течение которых была решена задача, сформулированная Ельциным в последнюю минуту его пребывания в президентском кабинете, — «беречь Россию». Точнее, «сохранить» её. Сохранить для будущего.
За эти годы «закрылись» сразу несколько угрожающих коллапсом страны проблем, среди которых на исходе 90-х казались нерешаемыми: распад системы обеспечения национальной безопасности, деструкция элит, коллапс управляемости, крах доверия к первому лицу страны, практика манипулятивного олигархического влияния на государственные решения в корыстных целях, жёсткий олигархический контроль за редакционной политикой СМИ. То, что получилось в результате, назвали «стабильностью». На самом деле «стабильность», временный и относительный характер которой выявился достаточно быстро, была не чем иным, как предотвращением социально-экономического и политического самоуничтожения Российской Федерации как единого и суверенного государства. И никак иначе.
Путин и созданный им режим обеспечили «инфраструктуру сохранности» России. Обеспечили так, как смогли, по большой совокупности объективных и субъективных причин.
Объективно Путин был вынужден выступить в качестве «Брежнева сегодня» — лидера «номенклатурной нормализации» — и реагируя на ожидания элит, доведённых до неуправляемой паники за годы «ельцинского волюнтаризма», и опираясь на собственное понимание ограниченности «аппаратного ресурса», имеющегося у него (и у страны) в наличии, и — совершенно оправданно — стремясь во что бы то ни стало избежать революционных потрясений, неизбежных в случае окончательного разрушения существующих управленческих ресурсов.
Но такое поведение оказалось ещё и очень подходящим для Путина субъективно, оно базировалось на структуре его личности, на конспиративно-оппортунистическом самоощущении «разведчика», вынужденного работать с теми, кто («в тылу врага») есть (и кого удалось «завербовать»), заранее настраиваясь на достаточно низкое качество вариантов для выбора и без надежды найти что-нибудь радикально лучшее. Собственно, Путин и сам сформулировал это своё мироощущение предельно внятно.
«Я глубоко убеждён, — признавал он в своей знаменитой колонке в журнале «Русский пионер» 16 июля 2009 г., — что от постоянных перестановок лучше не будет… И главное: я отчётливо понимаю, что другие, пришедшие на место уволенных, будут такими же, как и их предшественники: кто-то будет знать суть проблемы хуже, кто-то лучше, кто-то вообще ни в чём разбираться не будет. В итоге же получится то же самое, что и было, если не хуже».
Если обращаться к историческим аналогиям, то, объективно выступая в роли «Брежнева» — нормализатора, субъективно Путин оказался «Андроповым», причём в гораздо более серьёзной степени и совершенно в ином смысле, чем ему это пытались «предъявить» многочисленные ненавистники «чекизма».
Андропов, лидер, которого не то чтобы ждали, а страшно заждались, «чекист» и «сильная рука», обладающий огромной полнотой информации о происходящем и дееспособным (особенно на фоне предшественника) интеллектом, позволяющим анализировать эту информацию и делать выводы из неё, стал заложником «предложенных обстоятельств», в том числе оставшегося ему в наследство архаичного окружения, и, как внезапно выяснилось, колоссальной нехватки времени!
Причём здесь Путин? Тут важна специфика взаимоотношений лидера со всеми уровнями «подчинённых», от ближайших соратников до, собственно, населения страны.
Кем был Хрущёв (в этом узком смысле)? Конечно же, агрессивным популистом. Он постоянно обращался к «народу» через голову элит, он, выступая по факту как защитник политических и социальных интересов партократии, как аппаратчик-реакционер и консерватор (переигравший «либералов» и «реформаторов» Берию и Маленкова), вёл себя (и чувствовал себя в таком качестве совершенно естественно), как народный вождь. Он любил и совершенно не боялся выступать публично, он не нуждался в бумажках, он легко доставал, как нож из-за голенища, грубые простонародные формулировки. В общем, он действительно был похож — в этом смысле — на Ельцина. И, как и Ельцин, достаточно быстро и катастрофично этот свой важный ресурс — популизма — разбазарил. Другое дело, что Ельцин оказался не только Хрущевым, но — как аппаратный руководитель — отчасти Брежневым.
Опыт Брежнева, как и Ельцина, выходил за рамки партийного аппарата: ему довелось руководить крупными регионами, в том числе союзными республиками, возглавлять государственный аппарат в его «публичной» части (многие не помнят, что в 1960—1964 гг. он возглавлял Президиум ВС СССР в качестве рабочего, а не «фасадного», как после 1977 г., председателя), а также решать «публичные» вопросы партийного руководства огромными отраслями промышленности (ракетно-космическая отрасль), а значит, выстраивать публичные отношения с номенклатурой всех уровней, рангов и типов личности.
Путин же — как и Андропов — оказался у власти в уникальной ситуации: в атмосфере общенародных ажиотажных ожиданий, в резонансном и быстром «приятии» большинством, с огромным ресурсом этой массовой поддержки — и при этом с опытом исключительно аппаратным, негласным, непубличным, отчасти, как уже было сказано, конспиративным.
Парадокс: весь политический потенциал Путина — а его хватило на три президентских срока (два — Путина, и один — Медведева) — был основан на прямом взаимодействии с народом, с растерянным и дезориентированным большинством, уже почти смирившимся с хаосом и катастрофизмом поздних 90-х, но очень быстро и органично поверившим в нового лидера. А вот действовать Путин мог только теми методами, которые сам же неоднократно называл «ручным управлением», и только через чиновников.
Надо сказать, что это сочетание Путину помогло. У него было то, чего так трагически не хватило Андропову — время. Интуиции, интеллекта и аппаратной хватки (при нарастающем уровне народного доверия и поддержки) тоже хватило вполне. И для «элит» и «олигархов» это оказалось — к их, как мне кажется, полной растерянности — неожиданным и непреодолимым.
Опираясь — в одиночку — на народную поддержку и апеллируя к народу эмоционально-психологически, Путин принялся «строить» элиты собственноручно, не прибегая всерьёз к дискредитированным и расшатанным в предшествующие годы демократическим механизмам.
При этом вот что представляет собой уникальную особенность «вертикализации» путинского режима. Все — последовательно — действия: пресечение «произвола СМИ» (лишение «олигархов» Березовского и Гусинского возможности управления информационной политикой федеральных телеканалов), лишение «олигархии» в лице Ходорковского возможности финансового манипулирования политическими процессами, отстранение губернаторского корпуса от самостоятельной политической роли через реформу Совета Федерации и, наконец, «сентябрьская политическая реформа» 2004 г., покончившая даже с региональной субъектностью губернаторов — все эти действия в той или иной степени принимались и оправдывались не только аполитичным большинством, но и сознательным активным меньшинством (скажем так, большинством этого меньшинства).
К 2005 г. система заработала, обеспечивая «национальный контракт», заключённый в начале 2000 г.: «Я вам — стабильность и будущее, вы мне — если вы голосуете за меня или моего выдвиженца — суверенитет».
По существу, на этой стадии путинский режим стал… нет, не «суверенной демократией», а тем, что — если давать точное определение — лучше всего описывается формулой китайских коммунистов про «демократическую диктатуру народа». Только если в КНР это было всего лишь коммунистическим эвфемизмом, то в путинской России — именно тем, что сказано: суверенитет принадлежит народу, народ демократическим путём избирает правителя (оставаясь для него единственным источником власти) — и делегирует ему суверенитет, в том числе всю полноту «ручного управления» политической системой.
Между тем прошло четырнадцать лет, и многое изменилось.
В момент прихода Путина к власти (об этом говорили многие) повезло всем и во всём. Уходящему президенту, сумевшему «в последнем прыжке» выдвинуть в преемники человека совершенно неожиданного, непредвиденного и — справившегося. Стране — которой в качестве «кота в мешке» предложили молодого, энергичного, но, самое главное — очень способного, а ещё главнее — феноменально удачливого преемника. Повезло Путину — с общенародным неожиданным настроем на «да», с экономической конъюнктурой, с тем, что Запад почувствовал угрозу не сразу и развернул свои боевые порядки не в момент. О «тефлоновости» Путина, о том, как ему везёт, потом кто только ни говорил.
Только вот к 2011−2012 гг. везение сошло на нет. 24 сентября 2011 г. не очень красиво схлопнулась «тандемократия». 5 марта 2012 г. большинство проголосовало ещё раз — но фарт кончился. Казалось, что насовсем. «Болотной революции» не случилось — слишком уж она оказалась болотной — но усталость и тоска наполнили стабильность изнутри. На смену «несогласным» — недееспособным и маргинальным — всё более мощными рядами двинули недовольные. В 2013 г. с помощью — по приказу отданных — голосов муниципалов-единороссов и — по звонку из Москвы — внезапно мягкого решения Кировского облсуда — условно-досрочный Навальный условно проиграл выборы мэра Москвы условному их победителю. На этой унылой ноте страна втащилась в следующий год, осыпаемая скептицизмом «общественного мнения» и пессимистическими ожиданиями в отношении всего: Олимпиады, экономики, политики, Украины. Год 2014-й наступил. И случилось чудо.
Причина совершенно очевидна. Пришёл Путин к власти как президент надежды, как зеркало ожиданий, как тот, в ком отразились страхи и опасения дезориентированной страны. «Путинское большинство» возникло как большинство прагматическое, большинство того самого контракта на «отцепись»: «Ты нам минимальную уверенность в завтрашнем дне (что он хотя бы наступит), а мы тебе— суверенитет». И Путин стал президентом стабильности. Между прочим, очень стабильная штука — такое большинство, и если вот эту рамочку размена стабильности на пассивность особо не колебать, то может сохраняться долго… Но всё посыпалось, стабильность попытались удержать через искусственную мобилизацию, чуть было не потеряли всё, и тут случилось совсем непредусмотренное. Угроза суверенитету страны, реализуемая с западного направления «здесь и сейчас», стала реальной и была осознана как реальность. А Путин стал президентом мечты.
Пропаганда пропагандой, но ничего бы ни у какой пропаганды не вышло, тем более так быстро, если бы действия Путина — от символических (Олимпиада) до силовых (Крым) — не срезонировали с мечтой того самого, нового, «крымского», 85-процентного (86-… 89-… кто больше?) большинства. Путин снова — как и пятнадцать лет назад — вывел Россию из тени. Только теперь он вывел из тени не правду о реальности, а начал, хотя бы иногда, говорить правду об устремлениях, чаяниях и ценностях. О том, что хорошо, и что плохо. О том, что действительно важно. О том, за что воюем.
Так что этот рейтинг, эта поддержка — совершенно новая реальность. Которая добавила к имени «Путин» связку «потому что» не слева, как все годы раньше (мы за, «потому что Путин»), а справа (мы за Путина, «потому что он реализовал нашу мечту»). Это — другая поддержка, гораздо более горячая, благодарная, искренняя. Но — жёстко мотивированная и условная. Набор возможностей для Общей Судьбы оказался стиснут теперь с двух сторон Сциллой нерассуждающей и неотменяемой западной агрессии — и Харибдой условной поддержки, которая может расти и укрепляться безгранично — а может, при нарушении условий, смениться чем-то совершено другим.
До тех пор, пока Путин остаётся президентом мечты, пока его действия воспринимаются и поддерживаются, причём со всё возрастающей силой, новым, «крымским» большинством, большинством надежды, большинством «русской весны», связь между Россией и Путиным укрепляется. Это сегодня понимают и провозглашают не только наиболее громогласные путинские «команданте», но и самые последовательные и радикальные его оппоненты — они тоже осознали, что если сегодня для них и их сторонников то, что они считают «свободой», не совместимо с Путиным, то и от России — России реального, а вовсе не нарисованного «нового большинства» — им тоже придётся отказываться.
Весь вопрос, таким образом, состоит теперь в том, каким именно образом Путин и его новое, огромное, воодушевлённое и отмобилизованное большинство смогут не потерять друг друга в совершенно новой российской реальности. И смогут ли.
Комментариев нет: