Письмо 42-х маршалу Маннергейму: Пару слов вслед Даниилу Гранину

Даниил Гранин, коль уж нам об этом давно «вышедшем в тираж» писателе напомнили новости, заслуживает небольшого некролога. И, правды ради, он будет совсем не в духе «о мёртвых либо хорошо, либо ничего».

Даниил Гранин кое-что забыл. Но мёртвые не забыли.

Видимо, существует какая-то мистическая закономерность вокруг ордена святого Андрея Первозванного и тех, кто был им награждён – вчера этой высшей государственной наградой России был отмечен глава КНР Си Цизиньпин, а спустя несколько часов умер ещё один из немногих кавалеров этого ордена – писатель Даниил Гранин. Плюс на минус, так сказать.

Первое, что пришло в голову при известии об его смерти на 99-м году жизни: надо же, как всё-таки медицина вперёд шагнула в вопросе геронтологии… Мысли о «невосполнимой утрате» не возникло.

Даниил Гранин, коль уж нам об этом давно «вышедшем в тираж» писателе напомнили новости, заслуживает небольшого некролога. И, правды ради, он будет совсем не в духе «о мёртвых либо хорошо, либо ничего». Так как некролог не может состоять из «ничего», а всё «хорошее» при более пристальном рассмотрении оборачивается подделкой и подменой, то придётся писать правду. Нелицеприятную.

Вчитываясь в биографию и обстоятельства жизни Даниила Гранин, не можешь отделаться от стойкого ощущения: вот же… хитрый! Человек-угорь. Человек-кисель. Терминатор Т-1000, но не из ртути, а из какого-то не особенно благородного жижеобразного материала.

Стоит дотронуться до биографии «великого писателя», как она начинает рассыпаться. Не Гранин, а Герман. Почему-то писал себя в документах украинцем, несмотря на то, что родился то ли в посёлке Волынь (Курская область), то ли в области Саратовской (это «то ли… то ли…» будет встречаться еще очень часто) в семье лесника Александра Германа и его жены Анна Бакировны. Как-то странно: папа – Герман, мама – Бакировна, родился на неопределённых просторах среднерусской возвышенности, но – украинец. Кхм…

Потом Герман-Гранин мутно мелькал в начале ВОВ – сам писал, что вступил в народное ополчение и совершил кучу подвигов, а потом стал танкистом. А документы подтверждают совсем иное: ушёл на фронт не рядовым, а старшим политруком, некоторых приписываемых самому себе орденов не получал, танкистом не был. Метания Гранин понятны: дальнейшую биографию он строил так, что от ярлыка «политрук» надо было срочно отмежевываться. На новой стезе нужно было быть «народным страдальцем», а не «цепным псом кровавого режима».

И вот «герой» несколько послевоенных лет работает в Ленэнерго и некоем НИИ, а потом не работает нигде и никем – только пишет. Пишет очень много (список написанного насчитывает за полсотни произведений), вскоре становится вторым, а затем первым секретарём Ленинградского Союза писателей. На этом посту ухитряется осудить Иосифа Бродского, но при этом «как бы» сделать это из лучших побуждений и «нехотя». Более того, Гранин выступал не просто против «тунеядства» Бродского, а в лучших традициях 1937 года требует его осудить по антисоветской статье! Взыграл политрук в Германе Бакировиче-Украинском: «Политическое лицо Бродского было нам известно. Я знаю, что он представлял собою два года тому назад. Сейчас тоже не убежден в том, что он стал думать по-другому. Я бы лично сказал, что его с более чистой совестью надо было судить по политической статье, чем за тунеядство». При том, что антисоветчины в поэзии Бродского было ни на грош. Но Гранин решил подстраховаться, чтобы его не заподозрили в сочувствии какому-то сомнительному тунеядцу. Это к вопросу «облико морале» того, из кого пытались и ещё будут пытаться слепить «совесть нации».

Гранин, безусловно, чувствовал двусмысленность и двуличность собственного положения: он посвятил немало сот страниц своих автобиографий (себя он считал настолько интересным, что превратил свою персону в любимого литературного персонажа) попыткам путаных оправданий. Автобиографии носили, если всмотреться с определённого ракурса, просто издевательские названия: скажем, «Всё было не совсем так» или «Причуды моей памяти». Ох уж эти причуды – столько начудили, столько переврали, да что возьмёшь – это не я, это память у меня такая, причудливая.

Гранин-писатель написал чёрт знает сколько строк, и очень немного из них – хороших. Большая часть его писанины читательского признания не получила, и те относительно многообещающие задатки, которые вроде бы появились в ранних романах «Иду на грозу» и «Искатели», потом были похерены целиком и полностью в тоннах совершенно графомании. Чувствуя это, он решил пойти по пути Светланы Алексиевич: ударить по «болевой точке», рассказать «живую правду» — что и было сделано, так же грубо и плоско, как и у Алексиевич, в «Блокадной книге», которую он писал вместе с Алесем Адамовичем, будущим белорусским националистом. И так же, как с Алексиевич, этот «удар ниже пояса» сработал – Гранин, политрук-расстрига и стукач на Бродского, стал в перестройку «правдорубом» и ощущается таковым до сих пор – «Максима Василия Шукшина «Нравственность есть правда» как к никому другому может быть применима к Гранину».  Угу…

Этот же Гранин так же высказал очень «интересную», для человека защищавшего Ленинград, точку зрения по поводу так называемой «доски Маннергейма».

«Я понимаю тех, кто выступает против мемориальной доски Маннергейма. Их упреки мне ясны. Войска Маннергейма составляли часть блокадного кольца. Но есть и другое очень важное обстоятельство, о котором многие забывают. Финны со своей стороны обстрел города не производили, и, несмотря на требование Гитлера, Маннергейм запретил обстреливать Ленинград из орудий», – пояснил свою позицию писатель. ( Даниил Гранин: Я за доску Маннергейма и против моста Кадырова )

Но апофеозом метаний «политрука-расстриги» стало, конечно же, подписание в 1993 году «Письма 42-х», которое стало моральной индульгенцией Ельцину на расстрел парламента: «Эти тупые негодяи уважают только силу. Так не пора ли ее продемонстрировать нашей юной, но уже, как мы вновь с радостным удивлением убедились, достаточно окрепшей демократии?» — писали либералы из числа «творческой интеллигенции». Так человек, который «нравственность есть правда», поставил свою подпись под аналогом того, что спустя 20 лет Украина устроила на Донбассе…

На склоне лет писатель, начинавший с романтики технического прогресса, писал такие заявления: «Качество жизни измеряется количеством счастья. Или покоя. В Швеции и в Швейцарии люди не лезут на Марс. И живут там, живут благополучно и счастливо. Я больше не болею космосом. Зачем мне нужен Марс, когда я иду выносить мусор и вижу людей, которые роются в контейнерах?». А болел ли ты космосом вообще когда-либо? Или в СССР, запускавшем ракеты к звёздам, все мусор аккуратно выносили? Или в США, планирующих марсианскую программу, его все безупречно выносят?

Теперь этот перевёртыш мёртв. Проживи он подольше, наверное, читатели его ранних книг разочаровались бы в нём еще сильнее.

Григорий Игнатов