Банальность войны
Война расколола украинский мир на несколько непохожих и непрозрачных друг другу миров, в каждом из которых есть своя правда и - гораздо больше - своей лжи. РР отправился в Донецкую и Луганскую области, чтобы понять, как можно жить в этом и не сойти с ума.
- Месяц и неделю он лежал, на дожде и солнце. Они мне позвонили, сказали, что мой муж убит. И больше месяца не было ничего, никакой весточки. Мне сказали, что его национальная гвардия закопала в общую кучу со своими мертвыми. Я бы пошла и своими руками бы окопала, чтобы он не лежал в братской могиле. Чтоб прийти на кладбище и успокоиться, поплакать, хотя бы знать, где он похоронен! И потом я ходила его опознавать, вы представляете, что там через месяц осталось. Я его узнавала по обуви, по вещам, которые были в кармане…
Это, плача, рассказывает Лида, жена убитого ополченца. Дело происходит в небольшом городке Луганской области. Мы оказались здесь в день, когда хоронили убитого местного жителя, здесь каждый день последнее время хоронят. Лида похоронила мужа накануне. Опознавала разложившееся до месива тело по одежде – берцы, штаны, карманы. Там был паспорт. В карманах ключ от машины. И еще иконка. Его иконка. Ну такие, которые в машине ставят. Он, наверное, взял с собой в тот день предчувствовал. Дешевая иконка-триптих – Святой Николай, Иисус, Дева Мария…
- И что вы его не отговаривали?
- Как же не отговаривала? У нас целый скандал был. Но он сказал: пойду. Ну как это так, наши идут воевать, а я дома? Они же сюда лезут, убивают. Не мы к ним пришли, они сюда. Вы же знаете, что они творят здесь. Вон, что по телевизору показывают…
- А вот в остальной Украине считают, что вас обманывает телевизор, и ваши воюют без причины, исковерканы российской пропагандой. Злятся на вас за поддержку сепаратистов.
- Не надо, - сдерживает крик Лида, - я здесь живу, какой телевизор! О чем они вообще думают? Я здесь живу. Мне не нужен телевизор, чтобы видеть и слышать. Они же «Градами»... Вы-то сами давно здесь? Видели? Слышали? Все наши хлопцы повставали. Мы здесь живем. Вот мы, мы обычные люди, мы не хотим войны. Зачем оно нам нужно, я хочу, чтобы мои дети жили, не слушали всего этого. Дети боятся. У моей сестры - ребенку два года. Он писается просто, когда идет обстрел. У нас трясутся окна. Да это жуть.
- И Володя пошел вас защищать?
- Ну конечно, - Лида вздохнула, наконец, корреспонденты, вроде перестали тупить, и что-то поняли. - Говорил, если мы не встанем все, они нас тут всех положат. Он говорил, то они хотят здесь всех убить, чтобы сланцевый газ качать.
- У вас сколько детей?
- Двое. У нас была дружная семья и мы любили друг друга… Старшей дочке 11 лет, я не знаю, как ей сказать. Он ее в Россию вывез. И я еще не звонила.
Реальность распадается здесь как сланец на хрупкие слои жизни и смерти. И их не соединить. Вот большой красивый город Донецк, город миллиона роз – клумбы и сейчас ухожены, даже аккуратнее кажется, чем раньше, на фоне постоянных звуков обстрела это выглядит, как иллюзия спасения, способ возделать кусочек старого мира. Донецк обезлюдел в центре, но все еще живой. Работают больницы, транспорт, магазины. В кафе люди обсуждают, пробивает ли «Град» железобетонные стены. Сходятся, что да. Но это теоретически. А практически? Едем - тут неподалеку, на западную окраину города. Там, как говорят, ракета попала в жилой дом, есть убитые. Снаряд уронил балкон на втором этаже и соединил несколько этажей одной дырой. В подвале школы сидят десятки людей, много часов, в темноте – нет света, да и воду сегодня не привезли.
Женщина в бомбоубежище говорит, что не может уехать из города, потому что не получается взять расчет на работе - начальство-то все убежало. Абсурд, казалось бы, какие формальности, когда война. Но война - это не окончательная реальность, она кажется мороком даже здесь в бомбоубежище без света и воды. И дело, похоже не только в формальностях. Женщина - социальный работник, она ходит по старикам в округе. На кого их бросить? А сын - пожарный - все время ездит тушить после обстрелов
Вообще-то из этого слоя реальности можно и не вернуться. Дорога перерыта ополчением, началась перестрелка: отсюда парами пуляет «нона», сюда полетят «грады». Другой дороги нет, прячемся за сараями. Из под земли вылезает женщина, просто обычная женщина, она прячется в подвале, услышала живую речь:
- Скажите, а вы не диверсанты?
И вот вам еще один мир – беженцы из Славянска. Много жен и детей ополченцев. Их рассказы про зверства нацгвардии и прочих «бандер» – это шок. В это невозможно поверить. И не надо. Они банальны как мифы, как мифы любой войны. Здесь не сомневаются в двух вещах: что война идет за то, чтобы убить или выгнать местное население. Для чего? Чтобы качать сланцевый газ, и чтобы заселить сюда "западенцев". Беженцы боялись брать муку из машины с гуманитаркой с надписями по-английски:
- Они нас бомбами не убили? Но теперь уже хотят надежно - отравить?
- Они насилуют, а потом убивают. Они сожгли роддом. Они бросают своих убитых как звери – даже не хоронят…
- А вы сами видели, как сожгли роддом и беременных женщин?
- Мне рассказала племянница, она видела своими глазами.
Видеть все это не обязательно. Если ты напуган, если твои родственники или соседи погибли, если ты видел тела, в том числе детей, ты поверишь любым рассказами, и будешь принимать архетипические истории за свои собственные воспоминания. Думаю, именно так появился неправдоподобный рассказ беженки о распятом мальчике в Славянске на российском «Первом канале» – похоже на банальное ложное воспоминание, результат шока. В шоке человек пытается себе объяснить бессмыслицу, банальность, абсурд войны. И лучшее объяснение – чья-то дьявольская воля, бесовщина, как в средневековье. Чтобы не сойти с ума, человеку нужны сумасшедшие объяснения.
Я пишу это, и чувствую, что правда ускользает. Как и все, кто передает из мест войны, я должен говорить об ужасах чрезвычайщины. Но это так на месте не выглядит, не чувствуется. Здесь нет места удивлению, и к обстрелам люди быстро привыкают.
- А я думала, что праздник какой, салют, - говорит интеллигентная пенсионерка.
- Да уж салют – люди погибли.
Бизнесмен отправляет СМС знакомым в расстрелянное село Нетайлово, недалеко от Донецка. Ответ: «Света нет, воды нет, сигарет нет, бомбят потихонечку, а так все нормально».
- У меня друзья спрашивают: как в Донецке. Если говорить честно, то без «но», «в то же время» не обойтись. Если вам стало все понятно, то это точно неправда, - говорит Яков Рогалин, глава благотворительного фонда «Доброта». Разговариваем в прошедшую субботу, фонд работает. Потому что если не работать волонтерам и сотрудникам придется остаться один на один с телевизором, интернетом, и своими страхами. Истерика неизбежна, мозг требует мифологии, объяснений, образа врага. Здоровее делать полезное дело, помогать другим. И это лучший способ остаться в своем уме.
- Вот, говорит, город опустел. На самом деле многие остались в городе, – пытается объяснить Рогалин парадоксы военно-городской многослойности. - Да уехала существенная часть активного населения, но целые группы не уехали - старики, инвалиды... да и не только. Многие не могут бросить собаку. Многим некуда и не за что ехать. А есть группа населения, которым, как мне, незачем уезжать. Незачем – с точки зрения того, где пригодишься. Вот я именно здесь полезнее сейчас, и в это время полезнее, чем обычно. И, конечно, включается протест - ну почему я должен уезжать! Я понимаю, почему нужно спускаться в подвал, чтобы спасти свою жизнь, я понимаю, что ограничен в передвижении в ночное время, чтобы не быть арестованным в комендантский час (кстати, не очень-то и ограничен по опыту), но почему я должен отсюда убираться? Это такой типично донецкий протест.
Вот водитель дистрибуторской фирмы везет продукты в Снежное. Перед подъездом звонит в магазин.
- Ну что сказать, что нового? Ну со стороны Саур-Могилы пуляли. Пока не подъезжайте, обстрел.
Обстрел закончился минут через двадцать, оттуда позвонили - приехал. Мог бы и не поехать – опасно. Но понимает, что его работа именно сейчас особенно важна, он значим. Да магазин продает продукты, не раздает, за деньги продает. Но продукты нужны людям! Он может привезти детское питание в опасные районы, а может и испугаться. И он везет, именно потому, что нужен.
Те у кого есть средства и возможность отсидеться, обычно отсиживаются в Бердянске, реже - в Крыму. Но это не отдых. Это постоянные звонки сюда, они на пляже, а мысли в Донецке. И уже там все осточертело, и не потому что деньги заканчиваются - там деньги не такие уж большие нужны, в конце концов переезжают на частные квартиры или в палатки. Но все равно тянет сюда вернуться, пусть и на разрушенное. Для человека свое место так же важно, как и для птицы.
- Все в одном флаконе, - продолжает Рогалин, - происходят исчезновения людей, но одновременно коммунхоз каждое утро выходит выпалывать мелкий сорняк, потому что крупного нет. То ли из добросовестности, то ли из боязни потерять работу, то ли от желания хоть чем-то помочь родному городу. А скорее всего работают все три мотива.
Слесари выезжают чинить трубы в те самые районы, где трубы взорваны снарядами и ракетами. А это же самые опасные районы! Коммунальщики едут на ремонт охотнее, чем раньше. И не потому, что их заставляют, да и некому заставлять на войне, просто они чувствуют, что это их работа и как раз сейчас эта работа особенно нужна. В то самое темное бомбоубежище на западе Донецка (спасибо Алене, волонтеру Фонда землячества и социальной службе ДНР) привезли генератор, а электрик тянул провод под бомбежками. По крайне мере, там есть свет.
Благотворительный фонд хотел помочь мужчине, у которого мина попала в дом. Тот от помощи отказался, но вызвался передать эти деньги соседке, потому что ей помочь точно некому. Сам привез помощь для нее. И был рад не деньгам для соседки, а тому, что о нем вообще вспомнили.
- Я просто думаю, что держит людей на этом свете здесь и сейчас, - говорит Яков Рогалин, - Это объясняет то, почему люди остаются здесь. В лагере беженцев при трехразовом питании, беспокойстве и отсутствии смысла, люди испытывают такую тоску, по сравнению с которой проблемы и опасности в Донецке выглядят не такими значимыми. Помните тезис про массовый героизм советских людей в Великой Отечественной? Но если цинично, им ничего другого не оставалось, если хотите в ужасе остаться человеком надо иметь дело и смысл. Если в этих условиях, хоть что-то суметь делать, то это и будет геройство.
В Святогорске, помогая доставлять гуманитарную помощь Фонду землячества Донбасса, познакомился с Наталией Киркач. Натали с мужем, может быть, самые активные волонтеры по помощи беженцам в Святогроске, где все пансионаты заполнены, и продолжают заполняться людьми, бегущими из Славянска, а теперь и из прочих горячих точек. Помогают, как Максимилиан Волошин в ту еще гражданскую - всем, не глядя на принадлежность к сторонам и на политические предпочтения. Имеют контакты для обеспечения коридоров и с ополчением, и с армией. Начинали с инсулина – в какой-то момент оказалось, что лекарств для диабетиков осталось всего на пару дней. Потом занялись всеми лекарствами, потом едой и детскими вещами, потом жильем, и эвакуацией. Стали помогать люди – простые люди, в основном, и из Киева, и из Москвы, присоединились большие фонды. Вот объявление Натали в тот день:
- Наша машина опять на въезде в Лисичанск, пока не пропускают в город. Передайте своим друзьям, жителям Лисичанска - выезд из города есть через Пролетарский мост. Из города выпускают. Дальше можно выехать на Северодонецк, Кременную, Город Святогорск, Харьков. Дорога безопасная. Возле моста стоит наша фиолетовая газель с надписью «Дети». Можно подойти к нашим ребятам и проконсультироваться, где можно бесплатно поселиться. Не переживайте, все будет хорошо.
Откуда берутся такие герои? До войны они с мужем занимались сетевым маркетингом, и, похоже, успешно. Участвовали в благотворительной акции своей сети в Тайланде после беспорядков, помогали детям. Никогда не знаешь, какие навыки из прошлой жизни пригодятся: многие потешались над «сектами» сетевого маркетинга, а оказалось, в хаосе войны сети-то и работают.
- Как в Славянске после того, как туда прошли украинские войска?
- Люди рады хотя бы уже тому, что все кончилось, - говорит Натали.
И то правда. Славянск действительно несколько ожил: вода, электричество почти везде, начали возвращаться люди. Главное - не стреляют.
- Что происходит? - с вызовом говорит пьющий парень через зубы: - Стабилизация, сука, обстановки происходит.
Армию, нацгвардию, батальоны, естественно, ненавидят в массе. Людей, которые испытали это, никакой телевизор не убедит, что это террористы стреляют, чтобы опорочить армию. Но теперь в массе ненавидят и ополчение: потому что бросили и не предупредили, потому что стреляли из жилых кварталов из «Ноны», а с горы возвращались снаряды на жилые кварталы, потому что у них в СБУ нашли склады продовольствия, а народ голодал, потому что отжимали у бизнеса. Вообще по мере эскалации отношение к ополчению у простого народа ухудшалось, естественно. Те, же, кто прямо поддерживал ополчение убежали, попрятались или арестованы.
Пока армия действует осторожно, то есть стоит за городом, зачистки не настолько тотальные, чтобы озлобить всех, а гражданская администрация работает так и вовсе хорошо, насколько это возможно, то есть пытается наладить жизнь. Но людей раздражает ложь – полное отсутствие хоть какого-то извинения и сочувствия жертвам и пострадавшим от обстрелов. Вместо этого плакаты типа «Мы благодарны украинской армии за освобождение». А еще объявления со сроками за сепаратизм и поощрение доносительства не могут не напоминать правление оккупационной армии. И еще – аресты...
Про государственную гуманитарку пенсионеры на лавочке говорят так:
- Бросили, как собакам, подачку. За все, что мы пережили.
Причины, которые вызвали эту войну, никуда не делись. Наоборот. В «большой Украине» благодаря официальным сообщениям многие полагают, что армия освобождает Донбасс от террористов, армия официально не признает своим ни одного снаряда, убившего мирного жителя. Наиболее пытливые люди могут догадаться, что что-то не так с официальной версией. Телевизор показывает танки и артиллерию, которая куда-то стреляет. И очевиден вопрос в кого? В террористов? Так ведь «террористы» стоят в больших городах!
В Горловке погибли два ребенка. Мать в истерике, просит вывести ее в Киев, чтобы он стала перед Радой и кричала, кричала… Но безопаснее сидеть дома, чем выехать из почти окруженного города во время обстрела.
Несмотря на массовые жертвы на Донбассе, кампания украинской армии все-таки имеет, видимо, определенный смысл. Тактический. Мир и власть в Славянске действительно восстановлены. Во время окружения и обстрелов города, сначала Славянск, потом другие методично лишаются всего строя жизни, как в жестоких психологических опытах по сенсорной деривации1, когда человек помещается в идеально пустую комнату, где нет ничего, никаких каналов связи с внешним миром. В городе отрубается инфраструктура – вода, свет, связь. Прибавьте еще и страх, постоянный страх обстрела. После такого – любой мир кажется спасением - только прекратите пытку. В Донецке убитых – пока сотни, а в страхе – миллион. В Луганске и окрестностях убитых гораздо больше, город в блокаде, депривация, страх, ожидание хоть чего-нибудь... То же, боюсь, ожидает Донецк.
Террор - это страх, возведенный в метод. Армия обстреливает города. Но и ополчение работает на страх - берет пленных и заложников, часто совсем невиновных, причем чем больше жертв, тем больше истерика полевых командиров. Вытащить из подвалов людей сложно, но иногда удается, в том числе журналистов, когда срабатывает солидарность и включаются все. Но бывает и без громких скандалов. Задержали в Донецке простого человека просто за то, что он «оказал сопротивление» при попытке отнять у него автомобиль после комендантского часа. В ставку к полевому командиру пришли его знакомые женщины и плакали весь день. Ополченцы не выдержали женской истерики и отпустили за скромное «пожертвование». Все-таки ополчение считает, что защищает население Донбасса, просто, по их мнению, это население не всегда сознательно: не все хотят воевать, не все отдают свои автомобили по первому требованию, пугаются, когда орудия располагаются в жилых кварталах.
Бытовая сценка. К рынку подъезжает муж и жена, муж ждет в машине, жена - за покупками. Через какое-то время подъезжают джипы с вооруженными людьми. Мужик понимает, что он стоит на линии огня, а главное, на линию огня сейчас выйдет жена c пакетами-кульками, и делает ошибку. То есть трогается и одновременно звонит по мобильному. Его, естественно, (здесь это естественно) принимают за наводчика, вытаскивают из машины и ведут на допрос. Тут как раз выходит жена, подбегает к машине, сумками выпихивает автоматчика их машины:
- Это моя машина!
Потом видит мужа в окружении вооруженных людей:
- Это мой муж!
История, кстати, кончилась шуткой. Оказалось, что это отряд ДНР, который приехал сюда по сигналу - ловили составы с украденными и «отжатыми» машинами жителей Донецка, которые отправляли в другие регионы на перепродажу.
- Можно я хоть машину закрою? - спрашивает мужик у дэнээровцев.
- Да не бойсь, документы проверим, отпустим. Да и жена твоя машину хорошо охраняет.
В больших городах в среде простого народа уже доверия нет никому, ни ополчению, ни Киеву. Но в маленьких городах есть сплоченность и единство – здесь ополчение в основном местное, здесь все свои, и воюя с террористами, воюют почти со всеми. Люди возмущены двойными стандартами морали – все беспокоятся о жертвах среди пассажиров малазийского Боинга-777, а уже большее количество жертв среди мирного населения на Донбассе, кажется, не волнует никого. Как будто одна жизнь стоит дороже другой, как будто массово в нашей культуре не читали Достоевского про слезу ребенка, а если читали, то не приняли близко к сердцу.
- Мы же такая же Украина! Они говорят, мы хотим в Россию, а мы мира хотим, - говорит Лида, вдова убитого ополченца. - И наши же долго не поднимались, те майданят во всю, а наши когда еще поднялись. Мне это непонятно – ЕС, не ЕС, мне лишь муж живой был, с руками ногами, чтобы работал, чтобы зарплату приносил. Чтобы дети спокойно гуляли. Раньше дети в воздух самолетам махали, а теперь – что самолеты делают…
- А каким Володя бы человеком?
- Он у меня голубятник, у него две голубятни. Элитные, дорогие голуби. С детства, с семи лет.
Вот так поворот. Любовь и голуби. Крепкий ополченец, шахтер, боец по характеру, а тут детское увлечение.
- И что вы не возражали, дорогое ведь хобби?
- Это даже не разговаривается! В этом я не могла ему препятствовать. Это - его.
- Вы хотя бы спрашивали, зачем ему это?
- Ну любит, для души. - Люда все еще говорит в настоящем времени.
Людмила никуда отсюда не уедет. Дом и птицы, которых можно держать в руках, кусочек его души.
Виталий Лейбин
