Великий ужас немецкого танкиста

Из дневника обер-ефрейтора Ганса Киншермана 24-я танковая дивизия вермахта

«13 мая 1945г. Неожиданно события принимают стремительный оборот, у нас нет времени на раздумья. Будь оно у нас, мы непременно пытались бы бежать.

Вовсю гуляют слухи о том, что нас скоро передадут русским. А ведь как мы надеялись, что американцы обойдутся с нами по-человечески, что они не станут выдавать пленных Красной Армии…

Но этим утром нас вызвали в госпиталь, велели построится и ждать транспорта. Нам стало ясно, что надежды наши рухнули. По пути в бараки мы встречаем несколько женщин и девушек. Они в курсе,что нас передают русским, и они, пока еще не поздно, разыскивают родных и близких. Они неистово машут нам, но никто им не отвечает.

Мы сидим в грузовиках в полной тишине, с бледными лицами, неспособные постичь, как так получилось, что наши надежды рухнули в одночасье, что вместо человеческого обращения в американском плену, на которое мы так надеялись, нас ждут ужасы плена русского. Нас везут в Россию, а это означает не что иное, как лагеря в СИБИРИ!!!

Сибирь! Какое ужасное слово! Оно стучит, гремит внутри моей головы. Могут ли американцы представить, что означает слово СИБИРЬ? Способны ли они осознать весь тот страх, ужас и ощущение полной безнадежности, которое оно вызывает у нас? Мы, сражавшиеся против советских войск, можем себе представить, что ждет нас в Сибири…

В бараках мы впервые почувствовали вкус того, что нас ожидает. Нас разместили в комнатах, обставленных нарами, наскоро сбитыми из голых досок, прикрытых одним покрывалом. Мы пока еще под стражей американцев, но все меняется, когда в конце бараков останавливается товарняк и из него выходят несколько русских.

Меня охватывает дрожь! Меня всегда пугали и эти лица, и эта форма! Я думал,что смогу забыть о них, но как я ошибался…И даже если их не будет рядом со мной, они еще долго будут преследовать меня в ночных кошмарах.

Нам приказали построится. Приходит переводчик. Он требует, чтобы все, кто служил в СС, сделали шаг вперед. Только несколько человек подчиняются этому требованию. Затем сделать шаг вперед велят тем из нас, кто сражался только на Восточном фронте.

Переводчик призывает нас сознаться и не лгать, потому что сведения легко проверить. Я просто молчу. Мой мозг лихорадочно работает, пытаясь придумать, как мне отсюда выбраться.

Я не хочу, чтобы меня отправили в Сибирь! Пусть уж лучше я получу пулю в спину при попытке к бегству, как это случилось с двумя солдатами, рискнувшими бежать, когда мы строем входили в лагерь….

14 мая. Из личного опыта мне известно, что меня лихорадит всякий раз, когда рана начинает гноиться, — значит я должен спровоцировать новое заражение. Я заставляю себя взять ржавый гвоздь.

Осознаю всю серьезность последствий, но в таком безвыходном отчаянии пусть лучше я умру от заражения крови, чем позволю отправить себя в сибирский ледовый ад.

Морщась от боли прокалываю рану гвоздем, пока не проступает кровь, и, чтобы ускорить инфекцию, проталкиваю в рану неколько сантиметров марлевой повязки….

15 мая. Похоже, мой план сработал. Всю ночь меня мучили страшные боли в руке, зато днем лоб становится горячим, и я сваливаюсь в лихорадке. Пока я бреду к медпункту, голова кружится, и я чувствую, что теряю сознание.

Санитары уносят меня на носилках и осматривают. Смутно помню, как обращаюсь к больничному водителю с просьбой отвезти меня в госпиталь в Байришер Хоф….и меня увозят из лагеря.»

 oper-1974