Как нас приучают к «баварскому» вместо «жигулевского». Дмитрий Стешин
С интервалом в три дня телезрителям и радиослушателям предложили
по-другому посмотреть на Великую Отечественную войну. Судя по откликам в
интернете, аудитория просто пришла в бешенство. Но эта реакция была
ожидаемой, она укладывается в одну хитрую социологическую концепцию
американского юриста Джошуа Овертона.
Если использовать ее как инструмент, «немыслимое» постепенно превращается в просто «радикальное», затем в «приемлемое» и, наконец в «стандартное». Достаточно вспомнить такое сексуальное извращение как гомосексуализм, который всего за сорок лет сменил в общественном сознании свой статус по «шкале Овертона» от опасного заболевания до «действующей нормы». И попробуйте сейчас на Западе публично усомниться в том, что мужеложество — норма, до старости будете жить в трейлере на пособие. На очереди педофилия, и это не метафора. Любые социально-этнические и сакральные нормы можно сломать, если заниматься демонтажом последовательно, из поколения в поколение.
Для России сексуальные девиации пока неактуальны, с нами работают по другим темам. Войной с каждым годом попахивает все крепче и крепче, поэтому, на повестке дня у нас расподобление такого понятия как «патриотизм» — чтобы оно в себя не включало. Мойщики «окон Овертона» считают, что идеальный вариант для России — позорное поведение Франции во Второй мировой. Начиная от боевого духа французской армии и заканчивая отношением к оккупантам. Не случайно уже год по Сети болтаются подборки шикарных цветных фотографий о «счастливой жизни» французов под немцами. Кто-то плюется, кто-то рассматривает это как вариант, а кто-то просто продолжает работать, мыть «окно Овертона». Еще десять лет назад невозможно было представить такой диалог на топовой федеральной радиостанции. А сейчас уже нормально, за исключением легкого осадочка. Писатель Людмила Улицкая в программе «Цена победы» 9 апреля:
— Ну, ужасно. Вы знаете, мы все с легким таким снисходительным относимся к французам, потому что мы-то молодцы. А французы – вот, они немцам сдали свою страну. Сейчас прошли годы – Париж стоит, они его сохранили, они сохранили культуру. Да, конечно, французы не молодцы, а мы молодцы. Но страна была разрушена, народу погибло ужасное количество… У Победы есть цена. Потому что миллионы погибших людей – это, конечно, очень большая цена. Французы своих уберегли на самом деле.
Тут бы этим умным людям поговорить о том, какую цену в итоге заплатила Франция, предав себя же и закончившись как нация. Но такой задачи у ведущих не было, они всего лишь открывали форточки в «окнах Овертона» для своей интеллектуальной аудитории. И у них получилось, конечно. Потому что никаких репрессивных мер, даже общественного порицания не будет. Поздно, нормы сдвинулись, многие ветераны поумирали, а их детям все равно или они уже немного согласны. И в бывшем блокадном Ленинграде уже не бьют в глаз за фразу: «лучше бы пили «баварское» вместо «Балтики»…
Для людей попроще и продукт другой, без интеллектального тумана — только либидо. Нужные поведенческие реакции обнажены до предела. В песенно-танцевальном номере, который 12 апреля просмотрела многомилионная аудитория федерального канала, красиво показано, как надо правильно крутить любовь с оккупантами. Чуть поломавшись для приличия, девушка танцует с офицером вермахта и любовь там в конце побеждает все. Вообще все, как во Франции в те же годы. Я бы отчасти понял скудоумие создателей этого креатива, если бы форма была стилизована под нечто «вражеское». Но нет, натуральное «фельдграу», вермахтовский орел с «паучком» и лента за «Железный крест». Почетная боевая награда в Третьем рейхе давалась по статуту лишь особо отличившимся завоевателям «лебенсраум»** и распространителям культуры среди унтерменшей.
Я на все это смотрел — и кровь из глаз текла. И думал только о том, что единственное, что есть хорошее в смерти моей бабушки Марьи Степановны Пономаревой, что она чуть-чуть не дожила до этого овертоновского скотства. Вживую его не увидела. Ей было бы сложно растолковать высокий замысел этих двух сюжетов. В октябре 1942 она ушла со сталинградского завода «Красный октябрь», от цеха где работала чертежницей, ничего не осталось и начальник сказал: «Маша, уходи». Шла с последними колоннами беженцев по степи, под Россошкой на них летчики немецкие тренировались в снайперской стрельбе. В Саратове, когда бабушка призывалась, специально в ПВО пошла, а не в связь — поквитаться как следует. Из Франкфурта на Одере домой вернулась, и ничего нет: ни юности, ни города, ни барабанных перепонок и все что можно застужено. Но дожила до пяти правнуков. Смотрит, наверное, сейчас с неба, как мы в этих «окнах Овертона» маячим … и страшно даже представить, что она про нас думает. И нет никаких сил просить у нее прощения — не простит.
Дмитрий Стешин
Если использовать ее как инструмент, «немыслимое» постепенно превращается в просто «радикальное», затем в «приемлемое» и, наконец в «стандартное». Достаточно вспомнить такое сексуальное извращение как гомосексуализм, который всего за сорок лет сменил в общественном сознании свой статус по «шкале Овертона» от опасного заболевания до «действующей нормы». И попробуйте сейчас на Западе публично усомниться в том, что мужеложество — норма, до старости будете жить в трейлере на пособие. На очереди педофилия, и это не метафора. Любые социально-этнические и сакральные нормы можно сломать, если заниматься демонтажом последовательно, из поколения в поколение.
Для России сексуальные девиации пока неактуальны, с нами работают по другим темам. Войной с каждым годом попахивает все крепче и крепче, поэтому, на повестке дня у нас расподобление такого понятия как «патриотизм» — чтобы оно в себя не включало. Мойщики «окон Овертона» считают, что идеальный вариант для России — позорное поведение Франции во Второй мировой. Начиная от боевого духа французской армии и заканчивая отношением к оккупантам. Не случайно уже год по Сети болтаются подборки шикарных цветных фотографий о «счастливой жизни» французов под немцами. Кто-то плюется, кто-то рассматривает это как вариант, а кто-то просто продолжает работать, мыть «окно Овертона». Еще десять лет назад невозможно было представить такой диалог на топовой федеральной радиостанции. А сейчас уже нормально, за исключением легкого осадочка. Писатель Людмила Улицкая в программе «Цена победы» 9 апреля:
— Ну, ужасно. Вы знаете, мы все с легким таким снисходительным относимся к французам, потому что мы-то молодцы. А французы – вот, они немцам сдали свою страну. Сейчас прошли годы – Париж стоит, они его сохранили, они сохранили культуру. Да, конечно, французы не молодцы, а мы молодцы. Но страна была разрушена, народу погибло ужасное количество… У Победы есть цена. Потому что миллионы погибших людей – это, конечно, очень большая цена. Французы своих уберегли на самом деле.
Тут бы этим умным людям поговорить о том, какую цену в итоге заплатила Франция, предав себя же и закончившись как нация. Но такой задачи у ведущих не было, они всего лишь открывали форточки в «окнах Овертона» для своей интеллектуальной аудитории. И у них получилось, конечно. Потому что никаких репрессивных мер, даже общественного порицания не будет. Поздно, нормы сдвинулись, многие ветераны поумирали, а их детям все равно или они уже немного согласны. И в бывшем блокадном Ленинграде уже не бьют в глаз за фразу: «лучше бы пили «баварское» вместо «Балтики»…
Для людей попроще и продукт другой, без интеллектального тумана — только либидо. Нужные поведенческие реакции обнажены до предела. В песенно-танцевальном номере, который 12 апреля просмотрела многомилионная аудитория федерального канала, красиво показано, как надо правильно крутить любовь с оккупантами. Чуть поломавшись для приличия, девушка танцует с офицером вермахта и любовь там в конце побеждает все. Вообще все, как во Франции в те же годы. Я бы отчасти понял скудоумие создателей этого креатива, если бы форма была стилизована под нечто «вражеское». Но нет, натуральное «фельдграу», вермахтовский орел с «паучком» и лента за «Железный крест». Почетная боевая награда в Третьем рейхе давалась по статуту лишь особо отличившимся завоевателям «лебенсраум»** и распространителям культуры среди унтерменшей.
Я на все это смотрел — и кровь из глаз текла. И думал только о том, что единственное, что есть хорошее в смерти моей бабушки Марьи Степановны Пономаревой, что она чуть-чуть не дожила до этого овертоновского скотства. Вживую его не увидела. Ей было бы сложно растолковать высокий замысел этих двух сюжетов. В октябре 1942 она ушла со сталинградского завода «Красный октябрь», от цеха где работала чертежницей, ничего не осталось и начальник сказал: «Маша, уходи». Шла с последними колоннами беженцев по степи, под Россошкой на них летчики немецкие тренировались в снайперской стрельбе. В Саратове, когда бабушка призывалась, специально в ПВО пошла, а не в связь — поквитаться как следует. Из Франкфурта на Одере домой вернулась, и ничего нет: ни юности, ни города, ни барабанных перепонок и все что можно застужено. Но дожила до пяти правнуков. Смотрит, наверное, сейчас с неба, как мы в этих «окнах Овертона» маячим … и страшно даже представить, что она про нас думает. И нет никаких сил просить у нее прощения — не простит.
Дмитрий Стешин
Комментариев нет: