"Ржев" - оболганная история. Александр Роджерс

Текстовый вариант:

В Советской Союзе, наверное, все знали стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом». И пояснять ничего особо не нужно было, потому что это было одно из самых кровопролитных и тяжёлых сражений Великой Отечественной, где погибло почти 400 тысяч советских солдат, и ещё свыше 750 тысяч было ранено (так называемые «санитарные потери»).
Можно даже сказать, что это аналог Вердена, только уже времён не Первой, а Второй мировой войны.
Так вот, посмотрел я новый военный фильм «Ржев».


И сразу вопрос к его режиссёру и сценаристам: вас там в киноиндустрии всех держат в заложниках? Либеральный цензор приставил к голове пистолет и грозится расстрелять, если хоть один фильм про войну выйдет без непрерывно орущего, придурковатого и кровожадного комиссара?
Пошевелите ушами, если это так.

Ну вот серьёзно: не надоело ещё? Это же жуткий пропагандистский жупел, давно набивший оскомину. Весь народ с этого каждый раз плюётся.

Пограничные войска НКВД первыми приняли на себя удар наступающих нацистов в начале войны. Сотрудники НКВД обезвреживали, ловили или уничтожали шпионов, диверсантов, парашютные десанты, а также обычных уголовников, которые во время войны лютовали и беспредельничали особенно сильно. И вот теперь вся, прости меня Станиславский, «творческая интеллигенция» постоянно норовит плюнуть в них при каждом удобном случае. Не стыдно?

«Ржев» не исключение из этого позорного правила. Но давайте по порядку.
Начинается фильм со сцены штурма деревни. И уже в первых кадрах нам начинают втирать какую-то дичь.
Оказывается, «Ура» кричат не для того, чтобы запугать врага, а «со страха». «Кто-то обязательно струсит и закричит». Оказывается, древние римляне, которые кричали «Барра!», были очень трусливыми. А настоящие герои наступают молча. Уже хорошо.

Через несколько минут скоротечного боя деревня захвачена. И вот уже представители либеральной оппозиции в окопе, начитавшись журнала «Огонёк», рассказывают новобранцам, что «деревню на дурачка взяли» и «трупами закидали». Правда, как «по-умному» не рассказывают.

Судя по всему, авторы сценария – это те самые дети, которых нашли в джунглях, воспитанных семейной парой Венедиктова и Солженицына.

Командир роты связывается по телефону с командованием батальона и сообщает, что у него большие потери, нужны подкрепление и «сорокопятки». При этом поле, которое разделяет деревню и основные позиции наших, по-прежнему простреливается с фланга как немецкими пулемётами, так и их гаубичной артиллерией. Каким образом по этому полю должны перетащить противотанковые орудия (и зачем? танков у немцев до конца фильма так и не появится) – непонятно.

Начальство обещает помочь и присылает два пулемётных расчёта. Которые под этим самым пулемётным огнём резвенько пробегают пару сотен метров, даже особо не пригибаясь.
Однако пулемётчиков прислали не для обороны, а чтобы они поддержали фланговым огнём наступление на соседнюю деревню. Оказывается, что для этого слишком далеко, и их огонь до позиций немцев не достаёт.
У командования, которое это задумывало, карты местности видимо нет. А тактико-технические характеристики пулемётов оно не знает.

При этом немецкие пулемёты, стреляющие с того же направления, прекрасно простреливают всю местность. Это такая скрытая реклама? «Покупайте MG-42!»

Если бы сценаристы и режиссёр потрудились заглянуть хотя бы в Википедию, то могли бы увидеть, что начальная скорость пули из «Максима» составляет 740 метров в секунду, а из MG-42 – 750, то есть они практически одинаковы. А это означает, что и убойная дальность стрельбы у них примерно одинаковая.

Но кого интересует исторический реализм? Авторы фильма на всём протяжении всячески пытаются убеждать нас «Немец воюет грамотно, а вот мы…». И тяжёлый вздох. Ну, вы поняли, «в _этой стране_»…

Поэтому план командования проваливается, захватить соседнюю деревню не удаётся, а раскрытые позиции пулемётов накрывают немецкие гаубицы (поразительная точность, видимо с дронов наводились).

Что мешало пулемётчикам после того как они отстрелялись сменить позицию – неизвестно. Это при том, что устав Красной армии предусматривал, что для пулемёта оборудуется минимум две, а ещё лучше три позиции для стрельбы. Но это же русские, для них устав не писан, они могут только «трупами завалили».

Дальше прилетает «рама» (разведывательный самолёт «Фокке-Вульф» Fw 189) и разбрасывает листовки с призывами сдаваться. Вообще, «рама» летает на большой высоте, и если оттуда сбрасывать листовки, то их может унести куда-то далеко, а для таких миссий больше подходит «охотник». Но, опять же, кому нужен исторический реализм в фильмах про войну?

И сразу же ротный комиссар начинает с выпученными глазами бегать и орать «Листовок не читать! В руки их не брать! Кококо!».
Серьёзно? Это же уже как минимум зима 42-го года, не первые дни войны. Уже немцы остановлены и отброшены от Москвы. Уже идут первые контрнаступления Красной Армии. Уже известно про зверства нацистов по отношению к мирным жителям. Никто в это время не стал бы вестись на убогие агитки Геббельса про «политрук лжёт».

Опять же, судя по всему, авторы никогда не сталкивались с настоящим особистом. А нам приходилось. Особист – это человек обманчиво мягкий и вкрадчивый. Он с тобой будет табачком делиться, душевные разговоры вести, лучшим другом и братом прикинется. А не будет бегать и орать, как дебил.

Плюс, как показывают многочисленные мемуары и исторические документы, политруки даже устраивали показательные чтения нацистских агиток, разбирали их лживость. Что называется «вели индивидуальную и групповую воспитательную работу», в том числе используя печатные агитационные материалы. Политрук по определению должен обладать авторитетом у бойцов, а криком и угрозами авторитет не завоёвывается.

Дальше маразм повествования только нарастает. Вместо подкрепления командование присылает ещё одного политрука (зачем?) с приданным ему для усиления хохлом.
Эти двое также прибывают перебежками через простреливаемую линию фронта (если это можно так назвать). При этом хохлу очередь из пулемёта ранит левую руку. И прибывший вместе с ним комиссар немедленно начинает орать, что это «самострел». Серьёзно? Авторы никогда не видели, как выглядит ранение при попадании пули калибра 7,92?

Кстати, «комиссар» довольно странный. На нём синяя фуражка НКВД, а это намекает, что он милиционер (да-да, «страшное» НКВД – это обычное МВД). Почему в говнофильмах они вечно орут? Вот где вы видели орущих и истерящих ментов? Особенно, если они оперуполномоченные. Зачем им это? Подчёркнуто тихим и спокойным голосом вогнать человека в холодный пот гораздо легче.

Вот реальный капитан Алёхин из «В августе сорок четвёртого» ни разу за всю книгу (и за экранизацию тоже) голос не поднимал. Кроме момента, где он играл контуженного помощника коменданта, конечно. Попросту нет необходимости. В крайнем случае просто достаёшь корочку «СМЕРШ», и клиент самостоятельно осуществляет непроизвольную дефекацию прямо в галифе. Но чаще всего и этого не нужно.

А тут свежеприбывший «комиссар» с ходу начинает орать. Ни тебе «Здрасьте», ни тебе представиться и предъявить документы (линия фронта вообще-то, шпионы и диверсанты шастают). Как пела рыбачка Соня, «А я так вижу в первый раз». Тут ещё нужно проверить, или у тебя документы заполнены почерком с положенным углом наклона, и достаточно ли ржавые скрепки, сцепляющие страницы этих документов.

Нет, он сходу принимается орать и размахивать пистолетом, требуя «лезьте в поле под пулемёты и собирайте листовки». Что?! Зачем?!
У сценаристов в методичке написано «Комиссар должен быть идиотом и вести себя максимально дебильно, иначе фильм не получит финансирование»?

Когда это не получается, комиссар начинает обыскивать солдат на предмет наличия у них листовок. Серьёзно? На передовой позиции, которая в любой момент может быть как обстреляна, так и подвергнута контратаке немцев? Вы это серьёзно?!

Тут у него случается противостояние с «хорошим уголовником», который начинает вести себя «На широкой скамье, на скамье подсудимых» и подставлять грудь для стрельбы. Но его товарищ милиционер не задерживает, а вместо этого арестовывает дедушку, который ещё в первую мировую воевал.
Этот штамп про «хорошего уголовника, противостоящего плохому комиссару», вонял убогой пропагандой ещё в «Штрафбате», не говоря уже про «Сволочи».

Опять же, чуть позже уголовник публично признаётся, что он
а) ограбил ювелирный магазин;
б) украл документы у солдата;
в) выдал себя за другого.
И после этого его не только не арестовывают, но другой солдат ещё заявляет ему «Теперь вся моя выпивка твоя». Мы не знаем, какими веществами нужно обдолбаться, чтобы писать подобные сценарии.

Дальше накал маразма повествования не снижается, и постоянные косяки можно разбирать ещё долго. Я даже не буду упоминать немецких десантников, наступающих в полный рост прямо на работающий пулемёт. Но мы бы хотели остановиться на двух особенно ярких.

Первый – это сцена, где немецкий офицер даёт сдавшемуся в плен хохлу пистолет, чтобы тот убил коммуниста. В результате хохол вместо этого застрелился. Что мешало ему хотя бы попытаться застрелить самого немецкого офицера? Об этом сценарий умалчивает.

Второй – это разговор комбата с комроты в конце. Командир роты докладывает, что деревня сожжена, позиции разбиты миномётным огнём, рота понесла тяжёлые потери, а выжившие предельно измотаны.
В ответ комбат орёт «Почему сдал деревню?! Немедленно искупить кровью и отбить обратно!». Офицер возражает «Сейчас деревню взять невозможно, люди измотаны, вы отправляете их на верную и бессмысленную смерть». Потом комбат подводит комроты к карте и говорит «Видишь? Надо!». А тот такой «Ну, раз надо, то ок. Возьмём. Только сорокопятки дайте».

Что это вообще было? Хоть кто-то этот сценарий вычитывал?
А как же «Невозможно»? А как же «На верную и бессмысленную смерть»? И, кстати, зачем им противотанковые орудия для внезапного ночного штурма? И так у них всё.

В общем, вместо патриотического фильма про войну получилась очередная убогая поделка на тему «как уголовники и диссиденты вопреки кровавой гэбне и бездарному командованию спасли страну».

Поскольку в процессе не изнасиловали ни одну пионерку или немецкую пенсионерку, то фильм получает всего восемь Солженицыных из десяти.